Неужели такое может быть? Неужели он настолько закомплексован, чтобы ему нравилась такая жизнь? Вполне возможно. Наверное, есть люди, которым это доставляет наслаждение.
Хотя… есть еще один побочный, но от этого не менее интересный вопрос. Она пережевывала его несколько недель, ставила по-иному, отвечала и пыталась представить, какие новые вопросы рождает ее ответ, но теперь она была уверена.
Важным, даже самым важным, с точки зрения Якоба Вильниуса, было не написать такого рода завещание, а уверить жену, что оно существует. Таким образом он свяжет ей руки. Это своего рода страхование его жизни.
Так это или не так? — в тысячный раз спросила себя Кристина. Или? Или? Или?
И вначале еле слышный, но в с каждым днем крепнущий ответ: так. Это так. И ответ на этот ответ: План.
Она допила кофе и посмотрела на часы. Без двадцати двенадцать. Болтушки за соседним столиком давно исчезли, их место занял усталый мужчина с ворохом пакетов у ног. Народу в «Аркаде» все прибывало. Молодые, старые, сухие, мокрые от дож дя, женщины, мужчины… Кристине вдруг пришло в голову, что она, ни секунды не сомневаясь, поменялась бы жизнью с любым из этих случайных людей.
Она поднялась, оставив картоный стаканчик из-под капучино на столе, и двинулась к магазину «ICA» выполнять долг гостеприимной хозяйки большого дома.
Но как? Как?
Лейф Грундт загнал свой «вольво» на площадку перед гаражом и выключил двигатель. Посидел немного, не снимая рук с руля, — надо было собраться и заставить себя выйти из машины. Четверг, ноябрь, полдесятого вечера. Темно. Дождь.
И дом темный — свет только в окне у Кристофера. Мерцающий голубоватый свет — смотрит телевизор. Лейф Грундт смертельно устал. Он уехал из дому в полседьмого утра, одиннадцать часов работы, а потом еще два часа в Вассрогге у Эббы.
Теперь она проводила там почти все время, домой приезжала только на выходные. Частная лечебница, какая-то особая интенсивная терапия, или как они ее называют, — он понятия не имел, чем они там занимаются. Пятнадцать километров от дома. Это продолжается уже три недели, и они говорят, что нужно еще как минимум три. Каждый четверг — семейная терапия; он приезжает туда и пытается выглядеть добрым и все понимающим отцом семейства. Выглядеть добрым ему не составляло труда, а вот все понимающим… В глубине души он не считал, что Эббе становится лучше.
Когда он заикнулся об этом психотерапевту, этот очень спокойный, очень сочувствующий и очень бородатый человек лет шестидесяти сказал ему, что да, конечно… но не надо забывать, что госпожа Германссон потеряла сына… и, чтобы справиться с этой душевной травмой, потребуется время.
Лейф Грундт хотел было напомнить терапевту, что он тоже в какой-то степени потерял сына, но вовремя сообразил, что это пустая трата времени и нервов.
Завтра Эбба приедет домой, и он не знал, хочет он этого или нет. Приезд Эббы словно бы накладывал на него и на Кристофера обязательства: поддерживать Эббу в хорошем настроении. Щадить, отвлекать… называй как хочешь. Последние дни у него в голове вертелась одна и та же реплика:
«Я так устал от тебя, Эбба, неужели ты не понимаешь?»
Он твердо знал, что, если эти слова когда-нибудь сорвутся с его губ, все будет потеряно. Это как забить последний гвоздь в гроб их брака. В гроб семьи Грундт. Тогда уже ничего не спасти.
Хотя, подумал он и изо всех сил сжал руками баранку, наверное, уже нечего спасать.
Некоторые семьи могут справиться с катастрофами, прочитал он где-то, некоторые — нет.
Семья Германссон Грундт, очевидно, принадлежала ко второй категории. Всего год назад в ней царили благополучие и гармония, во всяком случае, ему так казалось… впрочем, почему только ему — по всем нормальным меркам так оно и было. Жена заведует хирургическим отделением в крупном госпитале, муж — отделом в «Консуме», один сын учится на юриста в Упсале, другой — тоже славный паренек, нормально учится в школе. А сегодня… студент исчез, его нет, скорее всего, погиб, жена замкнулась в своем черном, как ночь, мире, а он… сидит здесь и не может заставить себя вылезти из машины.
Вот во что они превратились.
А Кристофер?
Он не решался думать о Кристофере. Мальчик начал курить, скверная компания, успехи в школе, как бы помягче сказать, оставляют желать лучшего. Выпивает то и дело, хорошо бы только пиво. Лейф знает все это. И Кристофер знает, что отец знает, но оба молчат. И никак не комментируют. И так все плохо… ради всего святого, никаких новых проблем. Лейф старался приласкать мальчика, сказать ему какие-то ободряющие слова — надеялся, что все обойдется и так. Впрочем, это было обоюдно, своего рода джентльменское соглашение — не говорить о неприятном, притворяться, что дождя нет.
А дождь шел и шел… Лейф смотрел, как крупные капли разбиваются о капот и превращаются в мгновенно исчезающие крошечные облачка тумана — мотор еще не остыл. Почему я здесь сижу? На сорок третьем году жизни сижу в своей собственной машине у своего собственного гаража и тупо глазею на дождь. Растерялся, как пойманный омар. Почему я здесь сижу? И при чем тут омары? А… вот оно что… эти мороженые аргентинские омары, пришлось их выкинуть после рекламации теток из… и все же: почему я здесь сижу? О чем я думаю?
А… да. Кристофер. Опять сидит и таращится в телевизор. Ничего не делает… покуривает, иногда поест, что найдет, — и телевизор, телевизор… Дома он больше ничем не занимается.
А что мальчик делает вне дома, целыми выходными например, Лейф предпочитал не думать.
И отводит глаза. Совсем не так, как было раньше. Хотя и это, наверное, естественно.
Скоро я сломаюсь, обреченно подумал Лейф Грундт, вылезая под дождь. О, дьявол…
Он пробежал несколько метров и вошел в темный холл. Не зажигая света, повесил куртку и проследовал в кухню. Как только он зажег свет, тут же выяснилось, что Кристофер оставил все на столе. Не положил в холодильник ни масло, ни икру, ни сыр. Посудомойка, очевидно, была битком набита, потому что в мойке стояла липкая кастрюля из-под пасты, а в ней лежал такой же липкий дуршлаг.
Минут пятнадцать он приводил кухню в порядок, потом пошел к сыну. Тот, лежа в постели, смотрел ТВ, слава богу, хоть шведскую программу на этот раз. Как раз когда Лейф открыл дверь, один из актеров произнес: «Пошла ты в жопу, блядь несчастная».
Ну что ж, уже кое-что, подумал Лейф и засомневался: почему, собственно, он посчитал, что шведские программы лучше?
— Привет от мамы.
— О’кей.
— Она завтра приедет.
— Не знаю, буду ли я дома.
— Понятно. Пойду лягу. Тебе когда завтра?
— Могу спать до десяти.
— Разбудить перед уходом?
— Не надо. Сам встану.
— All right. Увидимся вечером.
