— Я слушаю.
— И я подумал… может быть, это как-то связано.
Последние слова он произнес еле слышно, почти прошипел это «как-то связано», потому что именно в эту секунду ему стало ясно — да, связано. Это и есть ответ на задачу. Это ответ стучит у него в висках, а Кристина просто держит руку на задвижке. Шевельнет рукой — и все откроется. Нет… не так, это не задвижка, это она сама, Кристина, и есть ответ — он ясно видел по ней…. Она уставилась на него, и взгляд ее был таким беззащитным, таким беспомощным… и такая была боль в этом взгляде, что он подался к ней, хотел успокоить, что ли… и в этот миг, в этот необратимый миг, она наклонилась к нему…. Теперь их разделяло всего десять — пятнадцать сантиметров, он чувствовал на лице ее дыхание… и в этот необратимый миг она сказала то, что он уже знал, вернее, сразу понял, что знал. Знал до того, как она прошептала эти слова… даже не прошептала, а прошелестела: говорить она уже не могла:
— Кристофер… это Якоб убил твоего брата.
Он не знал, сколько времени они просидели молча. Молчал он, и молчала она. Он не шевелился, и она не шевелилась. Компания из четырех человек, две пары, сели за соседний столик — но соседний столик был в другом мире, и эти мужчины и женщины тоже были из другого мира, совершенно им чужого. Они словно были под стеклянным колпаком, он и Кристина, его родная тетя… реальность рухнула, она разбила ее кувалдой правды, и остался только этот стеклянный колпак… почему-то Кристоферу в голову приходили эти странные, высокопарные слова, он и сам с трудом их понимал, они были как заблудившиеся перелетные птицы…
Стеклянный колпак? Кувалда правды?
Перелетные птицы?
И вопросы… они теперь застревали у него в горле, как застревали полчаса назад самые простые слова. Ему стало трудно дышать, он чувствовал в груди какое-то странное тиканье, словно там была спрятана бомба с часовым механизмом. Он был не в силах вырваться из-под колпака страшной правды, сразу отделившей их от всего остального мира; ему удалось выдавить только одно слово:
— Почему?
Она смотрела на него неподвижным, сразу омертвевшим взглядом.
— Потому что…
Она оборвала себя на полуслове и долго смотрела ему в глаза. Что она хотела увидеть? Может быть, увериться, что он достаточно взрослый? Похоже, что ее зеленые глаза выражали именно это: она пыталась найти подтверждение, что он поймет. Или сможет понять. Он не отвел глаз — говори, Кристина, я пойму. Расскажи, как все было.
Вдох, долгий, мучительный выдох — и в самом конце этого выдоха, когда воздух почти кончился, она сказала:
— Потому что он нас застал.
— Что?
— Он застал меня и Хенрика.
— Тебя и…
— Да. Якоб вернулся и застал меня в постели с твоим братом.
Вот теперь он не смог определить, были у него такие мысли или нет. Но он знал точно — решение задачи зрело у него в душе, как пузырь, готовый вот-вот лопнуть. Как бы там ни было, удивления он не почувствовал, скорее… подтверждение? Боже мой, неужели в каком-то тайнике мозга, или сердца, или того и другого он знал?
Нет, решил Кристофер. В самых диких фантазиях…
Но это опять были неизвестные птицы-слова, и Кристина оборвала их полет — она наклонилась еще ближе к Кристоферу и взяла его руки в свои:
— Я во всем виновата, Кристофер. Я не заслуживаю прощения, я не имею права на жизнь, а живу… Живу с этим уже почти год. Я не прошу ни понять меня, ни тем более простить. Я виновна в смерти Хенрика, я виновна во всех ваших страданиях… и если ты хочешь знать, как выглядит отчаяние, посмотри на меня.
Он посмотрел. Потом посмотрел еще раз — и понял, что она говорит искренне.
— Я же не могла рассказать… Эбба, твоя мать, она бы этого не пережила. Не знаю, как ты… но, Кристофер, когда ты позвонил и спросил, я… я думала, что лучше всего… что единственное решение — никто ничего не должен знать. Это не трусость, Кристофер, мне уже ничего не страшно, но я думала… Мне так плохо, Кристофер.
Она произнесла последние слова тихо, почти без выражения, но он понял, какая бездна отчаяния стоит за этими словами.
Кристина отпустила его руки и почти упала на стол, но мгновенно выпрямилась и закрыла глаза. Губы ее побелели.
— Прости меня, Кристофер. Я — жалкая тварь.
— Нет, — сказал Кристофер так же тихо. — Ты не жалкая тварь.
Он не был уверен, думает ли он так и в самом деле. Но перед глазами его стояла картина: его брат и Кристина в постели… голые и разгоряченные любовью, дверь рывком отворяется, а за ней — Якоб, точно как в фильмах: любовная пара и ревнивый, полусумасшедший муж, неожиданно возвращающийся из поездки.
— Как? — спросил он. — Как он его убил?
Она опять посмотрела на него тем же то ли испытующим, то ли оценивающим взглядом:
— Голыми руками, Кристофер. Голыми руками.
Кристофер уставился на нее. Его сильно затошнило.
— О, черт…
— Да. Я отдала бы жизнь, чтобы этого не произошло. Если бы моя смерть могла вернуть жизнь Хенрику, я бы ни секунды не сомневалась. Но иногда у меня возникает чувство, что я уже осуждена за то, что я натворила. Осуждена жить…
— А почему ты не уйдешь от него? От Якоба?
— Потому что он меня не отпускает.
— Не отпускает?
— Да.
— А вот этого я не понимаю.
— Хенрика убил он, но вина-то все равно на мне. Если муж застает жену в постели с другим мужчиной, он может… да, в каком-то смысле он имеет право защищать свою честь. Убить соперника. Это какой-то пережиток в нашей культуре, откуда-то из пещерных времен.
— Убийство в защиту чести?
Она кивнула:
— Что-то в этом роде. И если я занималась этим с племянником… короче говоря, если я оставлю его, он меня выдаст. Его вина меньше моей, и он это знает. Пока он хочет меня удержать, я… я в тисках.
— Но ты собралась… — Он покосился на ее живот и смутился.
— Я его ненавижу, Кристофер. Он зверь.
Он молчал.
— Он чудовище. Расчетливое чудовище. Я и раньше чувствовала, что он психопат. В прошлом году я готова была от него уйти, а теперь… теперь…
Она замолчала. Она смотрела на него, и в глазах ее была смертельная, неизлечимая тоска.
— Почему вы… ты и Хенрик?
Она покачала головой:
— Вначале это было как игра… мы просто перешли границу.
— Границу? Вот как…
— Прости. Но так бывает в жизни: человек переступает порог, через который не должен переступать. Кто-то ускользает, а кого-то Бог наказывает семикратно… Не в этом дело… все началось с того, что Хенрик рассказал мне одну вещь…
