Легкое, зудящее беспокойство не покидало Рыжего после той сцены на дороге — с убийством чародея и пленением неарелмцев. Из обрывков сплетен Кайнор узнал о случившемся почти всё. всё, что видели и слышали другие. Однако его не оставляло ощущение опасности, будто какие-то очень существенные детали ускользнули от внимания зевак. Да и сам он не заметил чего-то такого, чего-то важного…
— Чего?
— Я говорю, озеро нынче неспокойное, — пробормотал Дальмин.
— Угу, — согласился Гвоздь. — Слушай, как думаешь…
— А?
— Да нет, забудь.
Глупо спрашивать у конюха, свято верящего в Сатьякал и не пропустившего ни одного Печатанья, «долго ли нам здесь торчать».
Здесь — это в храмовне Мотылька, на внутренней круговой галерее, которая специально и предназначена для прихожан. Вот, разместились, кто успел, — переминаются с ноги на ногу, как дети малые, вертят головами по сторонам: красотища! В храмовне действительно есть на что посмотреть, особенно с этой галереи на уровне третьего этажа. Отсюда видны и далекий купол в кольцах верхних ярусов, и центральный зал храмовый, где установлена купель для Печатанья. Всё вокруг в золоте, серебре, драгоценных камнях… — и так устроено, чтоб с галереи для прихожан видно было, а дотянуться — никак! Дабы не искушать малых сих.
Дальмин, как самый опытный, ухитрился оттереть ближайших паломников и пробиться прямо к оградке, за которой зияет провал и только в самом низу видна купель. Пока — пустая.
Сверху, из-под купола, доносятся невнятные крики, мольбы — но их заглушают рокот барабанов и стоны флейт. Ах да, еще дребезжат колокольцы, развешанные почти над каждой аркой, у каждого дверного проема. Считается, что их звон, негромкий и мелодичный, должен отгонять демонов, однако на обычных людей он действует иначе: в конце концов начинает раздражать. «Особенно, — подумал Гвоздь, — если слушать его вкупе с криками священных жертв».
Внизу, рядом с купальней, уже суетятся служки. на громадных, вырезанных из цельных глыб мрамора столах они раскладывают увесистые предметы прямоугольной формы. Пока еще не Книги — книги.
Пока еще — с чистыми листами.
Книг много, их одинаковые переплеты из телячьей кожи, увесистые обложки с непременными замками почему-то наводят Гвоздя на мысль о гробах с заживо похороненными. Чтобы отвлечься, он поднимает взгляд к куполу… там уже висят они.
Жертвы, священные жертвы.
Их раздели и связали, и в рот каждому вложили кляп. Они еще способны кричать, они еще живы и даже почти не покалечены. На них нацепили ремни, этакую кожаную сбрую навроде лошадиной упряжи, и подвесили за петли на гроздь крюков, свисающих со свода.
Снизу раздается торжественное чтение стихов из «Бытия», там возвышается на постаменте патт Улурэннского округа, Хиларг Туиндин, а рядом сидит на троне Луммурах Блажной, настоятель обители Цветочного Нектара. В руках у Блажного — нож; острое лезвие отражает свет тысяч свечей, горящих в храмовне.
По знаку Хиларга Туиндина крюки со священными жертвами начинают опускаться, люди, нагие, связанные — живые! — раскачиваются в воздухе, словно окорока. В воздухе стоит терпкий запах благовоний, к которому сейчас примешиваются другие: пота, грязных человеческих тел, страха, смерти…
Крюки скользят ниже, ниже — вот они на уровне галереи с паломниками, вот — на уровне второго этажа (и Гвоздь, как и те, кто рядом с ним, видит цепи — блестящие, прочные, каждое звено размером с барабан!), крюки опускаются еще немного и наконец застывают. Прямо над купелью, накрытой пока решеткой мостков. По мосткам сноровисто снуют служки, они протирают священным жертвам ноги, смывая грязь, мочу, потеки испражнений, которых еще не было, когда людей подвешивали к крюкам.
«А что бы чувствовал ты, если бы?..» — Гвоздь кривит губы в ироничной, злой усмешке. Он уже давно пообещал себе не мучиться бессмысленными вопросами навроде этого; после Мьекра — зачем?
Запрещать Матиль смотреть на Печатанье он тоже считает бессмысленным. Девочка оказалась здесь, ей интересно… да и как?.. велишь, чтобы не смотрела? закроешь ей глаза? выгонишь отсюда на мост? Последнее благодаря Дальмину невозможно, остальное… Нет, пусть смотрит. Пусть знает.
Потом она спросит, а Гвоздь объяснит что к чему — так, как понимает это сам.
Гроздья человеческих тел продолжают раскачиваться из стороны в сторону, задевая друг друга и издавая при этом липкий, плотский звук, который не заглушить ни барабанам, ни флейтам, ни тем более колокольчикам. Не к месту вспомнился похабный анекдот о священных жертвах и колокольцах… Гвоздь покраснел: чувство такое, будто плюнул в лицо новорожденному младенцу или умирающему старику.
Отец Луммурах уже идет к священным жертвам, в его руках нож кажется естественным продолжением пальца — обычный коготь, разве что чересчур блестящий. И кровь, которая, будучи выпущена этим когтем, начинает течь по ноге священной жертвы, — она тоже здесь и сейчас совершенно естественна. Естественна и беззаботна.
Вскоре к первой струйке прибавилась еще одна… две, три… десять, двенадцать… Отец Луммурах, исполнив предписанный ритуал, отошел, чтобы не вымазаться в крови, а остальное довершали служки. Они же сноровисто подставляли специальные кувшинчики, когда очередная священная жертва от боли и шока не выдерживала и опорожняла мочевой пузырь. Кровь для Печатанья должна быть чистой, по возможности не смешанной с другими жидкостями.
Толпа наблюдает за действом затаив дыхание, возбужденно дыша, обмениваясь впечатлениями, храня молчание, жадно, растерянно, испуганно…
— За что их? — срывающимся шепотом прошелестела Матиль. — Они плохие, да?
— Они священные, — сказал Гвоздь. — Мы, малыш, потом об этом поговорим. А сейчас… если хочешь, выйдем, подышим воздухом.
Матиль упрямо помотала головой — тем самым спасая жизнь ему и себе.
И они остались на галерее до конца.
* * *
В Клыке, в местной храмовне Стрекозы, бился в припадке очередной из стихийных прозверевших. Человек просто вполз сюда, чтобы возложить дары к идолу Акулы, покровительницы нынешнего месяца, — а теперь корчился в судорогах. Корчился, стонал и шептал бессмыслицу, катаясь по мозаичному полу. Несколько жрецов и с десяток служек пытались унять его, но прозверевший оказался неожиданно сильным и отбивался решительно, хотя, похоже, не отдавал себе отчета в том, что происходит.
— Она прекрасна! — Надорванный голос звучал хрипло и не по-человечески. — О, она убийственно очаровательна! Она гневается! Она нисходит! Она будет карать ослушников!
— Достаточно, — мрачно процедил жрец по имени Льятрэх, баюкавший сломанную у запястья руку. Он первым прибежал к прозверевшему, за что и поплатился. Теперь у Льятрэха не было ни малейшего желания нянчиться с безумцем. — Хватит! Избавьте его от мучений.
— Она! — прокричал прозверевший. — Она совсем рядом, она поднимается из пучин…
