Петр кончил читать, и подперев голову руками, задумался:
«Я сочувствую тебе, брат, потому что и сам терзаюсь неизвестностью. Тебе, конечно, тяжело, но ты же ведь хоть случайно, пусть редко и издалека, но видел свою жену. А у меня в лапах фашистов оказалась вся семья, мои дети, моя плоть и кровь, беззащитные, слабые существа!»
— Командир, что у тебя, несчастье?
Встревоженный голос Северинова вывел Мочалова из задумчивости. Петр поспешно ответил:
— Нет-нет, вот получил от брата письмо и расстроился. Ранен он.
— Ну хоть руки, ноги целы?
— Да вроде бы целы, да и воевать собирается дальше, так что все будет нормально.
— Ну тогда не унывай, что же делать, война! — Подпиши похоронки и представления к наградам.
— Хорошо, оставь.
Лейтенант ушел, а Мочалов, взял в руки похоронку: «Сержант Онапреенко».
«Хороший был солдат. Когда я вернулся из госпиталя, он уже был в роте», — Мочалов вспомнил его всегда бледное худощавое лицо, немного задумчивые глаза. Прочитал, кому пойдет сообщение о смерти — матери. Тяжело вздохнул и подписал. Взял следующую похоронку: «Красноармеец Николаенок», — старший лейтенант вспомнил, как Николаенок во время боя пробрался в одиночный окоп, вырытый впереди, и оттуда из ручного пулемета вел прицельный огонь. Видел Мочалов, как погиб Николаенок. Немецкий танк выстрелом из пушки попал в окоп. «Геройский был парень. Кому мы напишем?» Мочалов прочитал, и сердце сжалось от боли — внизу карандашом была сделана приписка: «Двое детей»...
Подписав документы, командир роты подозвал связного и приказал отнести их замполиту, а сам откинулся спиной на осыпающуюся песчаную стенку траншеи.
В свободную минуту на передовой мысли Мочалова часто возвращались в прошлое. Хотелось разобраться, проанализировать события.
Мочалову вспомнился госпиталь. Его встреча с Алексеем, врачом Ольгой Ильиничной. Судьба Василевской его взволновала. Женщина потеряла двоих детей и носит свое горе в себе, потому что вокруг нее столько несчастий, смертей и крови, что рассказывать о своем просто некому...
— Товарищ старший лейтенант! А товарищ старший лейтенант!
Мочалов вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял телефонист:
— Вас комбат зовет к себе.
— Хорошо, скажи, что пошел, — взглянул на ординарца, — сиди, я один пойду.
Мочалов зашел в блиндаж, снял со стены висевший на гвозде автомат, вышел наружу, легко выпрыгнул из траншеи и зашагал к штабу батальона. Идти недалеко — с полкилометра.
Тарасов стоял у грубо сколоченного стола. Он как раз разворачивал карту. В блиндаже вдоль стен на нарах и пустых ящиках сидели командиры.
— Ну вот. Мочалов пришел — можем начинать, — то ли шутя, то ли серьезно сказал комбат и предложил: — Подходите, товарищи, поближе.
Все сгрудились у стола, и Тарасов начал ставить задачу.
Оказалось, что полк, в который входил и их батальон, получил приказ утром ударить по позициям противника и захватить несколько населенных пунктов. Тарасов сам недавно прибыл от командира полка и сейчас я; о собрал командиров рот.
Они слушали комбата, делая пометки на своих картах. В душе Мочалова росла тревога. Сегодняшняя атака немцев хотя и была отбита, но показала, что у противника как раз напротив его роты имеются значительные силы, в том числе и танки. Словно отвечая старшему лейтенанту, майор сказал:
— По всему фронту атаки нас поддержат артиллерия, авиация и кое-где танки. Мочалов, будь готовым выделить три отделения для того, чтобы посадить их на танки.
— Так у меня же людей с гулькин нос! С кем же я в атаку пойду?
— Танки и десант на них будут действовать в полосе твоего наступления, — резко оборвал командира роты Тарасов, но подумав немного, сказал: — Ладно, дам я тебе взвод разведчиков, пусть поддержат.
Мочалов в который раз говорил себе: «За мальчишку принимает. Зря я к нему в батальон после госпиталя просился».
Не знал Петр, что совсем недавно комбат лично передал в полк представление о награждении его орденом Красной Звезды и что, характеризуя его, не жалел хороших слов.
По Мочалов об этом даже не догадывался. Он спешил к своим, прикидывал действия роты, которую ему на рассвете надо будет вести в бой.
Первым в траншее он встретил командира третьего взвода Рубова. Пока тот спокойно вполголоса докладывал обстановку, Мочалов успел в сгущающихся сумерках рассмотреть старшину Леркова, который застыл метрах в пяти и ждал, когда командир роты освободится. Петр подумал: «А ведь из моей роты, кроме Рубова, уже ставшего офицером, Леркова, связного Чернышенко да Еремеева, из тех, с кем я воевал до ранения, никого не осталось».
Рубов закончил доклад. Но Мочалов не торопился уходить, а обратился к старшине:
— Товарищ Лерков, найдите Чернышенко, пусть он соберет у меня в блиндаже командиров взводов.
Лерков козырнул и тут же исчез в темноте. Мочалов повернулся к Рубову и тихо проговорил:
— Завтра с утра в атаку пойдем, так что готовься, Лева.
— В атаку так в атаку, — спокойно ответил младший лейтенант и добавил: — Это для меня не впервой и, чует мое сердце, скоро станет привычным.
— Да, пожалуй, ты прав. Чем люди занимаются?
— Четверо находятся в охранении, остальные отдыхают. В блиндаже недавно смех слышался, наверное, Кислицкий опять анекдоты травит.
— Пусть бы отдыхали. Силы-то утром потребуются, — как бы советуя, проговорил Мочалов, — так не забудь — через полчаса у меня в блиндаже встретимся.
— Может, из своего запаса по сто граммов выделишь, а то взводные запасы кончились. Их уже почему-то третий день не дают.
— Посмотрим на твое поведение, — шутливо ответил Петр.
Когда он подошел к небольшому укрытию, которое сам Рубов громко назвал блиндажом, то оттуда раздался взрыв хохота.
«Точно, Кислицкий травит», — улыбнулся Мочалов и поднял воротник шинели. Мороз крепчал. Навстречу ему от стенки траншеи отделилась фигура человека. Это был наблюдатель.
— Это вы, товарищ старший лейтенант? — По хриплому, простуженному голосу Мочалов сразу же узнал уже немолодого солдата Муравьева.
— Да, да, это я. Не холодно?
— На войне только в бою жарко бывает, да еще когда тебя бомбят или артиллерия снарядами забрасывает.
— Что там в блиндаже?
— Кислицкий уже час людей до слез доводит, концерт дает.
Муравьев замолчал, словно давая возможность командиру роты самому услышать, как Кислицкий «концерт дает».
Мочалов подошел ближе и услышал голос Кислицкого:
