Она махнула рукой.
— Остальные вообще лет с пятнадцати некоторые. То есть к десятому классу нетрахнутых точно не осталось. Ну, это как везде. — Она, внезапно вспомнив, оживившись, хихикнула. — Как-то мы еще дома сидели, отец что-то там в комнате тусовался, ну он там из окна на улицу смотрит, вдруг говорит: вон последняя во дворе целка пошла. Мы с сестрой как услышали, прям специально к окну кинулись. — посмотреть, кто это такая. А это Танька Климова, ее еще в шестом классе трахали все, кому не лень. Мы с сестрой прям охренели тогда. Сестра мне шепотом говорит: «Ну папа дает…» — Она покрутила головой. — Я отца люблю, я даже словами сказать не могу, как я его люблю. Для меня отец — это все. Меня саму можно ругать, что угодно говорить можно — мне насрать, но если кто отца тронет, я просто с катушек съезжаю, я не знаю, что со мной делается, я за отца убить могу. Как-то еще мы на прошлой работе сидели, я стала хвалиться, какой у меня папа классный, один мужик чего-то там пошутил, сказал что-то про него не то, я на него с кулаками налетела, меня трое мужиков оттаскивали от него. Хорошо, оттащили, я б его и вправду убила тогда. — Она открыто повернулась к нему. — Я в последний год, как вместе жили, отца с матерью дома почти не видела, отец с бригадой сутками калымил, а мать вечно в ночную смену выходила, мне только записки писала. Классные такие, я их все откладывала, я их всегда с собой ношу. Сейчас, погоди. — Быстро порывшись в своей огромной сумке и раскрыв потрепанный листок бумаги, она заблестевшими глазами просветленно посмотрела на него. — Вот, послушай. «Дорогая Золушка. Суп на плите, мясо в духовке. Я в смене, вечером не жди, буду поздно. Намели мешок муки, посади пять розовых кустов, познай самое себя, Кузьку не щекоти, а то опять оцарапает, отца и Кузьку накорми. Утром не убегай, я но тебе соскучилась. Мама». — Прочитав это каким-то взлетевшим от нежности голосом, со старательным выражением, как дети читают новогоднее стихотворение, она, блестя глазами, почти с гордостью посмотрела на него. — Классно, правда? Мать сейчас все время пишет, к себе зовет. А я не еду. — Она, переживая, покрутила головой. — То есть я хочу, и ее и сестру хочу увидеть, но если переехать — это все. Это будет п…ц с работой. В Донецке точно работы не найду, там никаких анимационных студий нет, я узнавала, а здесь все-таки еще что-то может быть, какая-то надежда есть, мне осенью в одном месте работу обещали, когда проект начнется, они будут заново людей набирать. Для французов делать что-то. Я без работы не могу, я на этом складе уже затрахалась, просто деньги нужны, а так бы я там и минуты не просидела. Мы недавно с девчонками собирались, с кем вместе на студии работали, они тоже сейчас работают — одна продавщицей, другая в химчистке стирает, я — то ладно, всех веселила, говорила, мол, все нормально, все еще будет классно, а они-то обе просто плакали, вспоминали, как там работать здорово было. По-настоящему ревели, я их валерьянкой отпаивала, честное слово.
Встревожено слушая ее, он быстро посмотрел на нее.
— А ты уверена, что правильно искала? Это ж надо брать телефонный справочник и…
Она, не дослушав, кивнула.
— Да я все это делала, но это бесполезно, сейчас либо работы нет, либо платят столько, что и на сигареты не хватит. Я все эти фирмы знаю, их же не так много на самом деле. — Она махнула рукой. — Ладно, прорвемся. Может, осенью и вправду что-то будет.
— А ты дотерпишь до осени?
Она передернула плечами:
— Ну а что мне теперь, стреляться, что ли? Дотерплю, наверно. — Мгновенно переменившись, она с быстрой улыбкой посмотрела на него. — Что делать, кому легко.
Отбросив рукой волосы, она откинулась к спинке скамейки. Шевельнувшись и глядя в сторону площади, она качнула большой полноватой ногой в туфле.
Мгновенно забыв обо всем, что было, как будто схваченный за сердце сиянием этой белой полноты, он секунду смотрел на ее молочно круглящиеся икры и ступни.
— Ноги у тебя красивые.
Она быстро спрятала глаза.
— Угу. Сорок первого размера. Туфли себе нормальные не могу купить. Затрахалась уже разнашивать их все.
Он озабоченно кивнул на ее туфли.
— А эти как?
Она беспечно дернула носком туфли.
— Эти разносила вроде. Можно носить, если недолго. — Она открыто-огорченно покрутила головой. — Такие, чтоб на каждый день, я так и не нашла себе. — Внезапно вспыхнув улыбкой, она задорно заблестевшими глазами стремительно-увлеченно взглянула на него. — Сестрица моя, сволочь мелкая, пока вместе жили, все мои туфли задаром получала. У нее размер, как у меня, а ступня узкая, я себе туфли куплю, пару дней промучаюсь, она примеряет — ей как влитые, меня прям жаба душила, глядя. Сейчас сестры нет, Патрикеева, сука, на ее место заступила. Я себе туфли купила классные, каблук двенадцать сантиметров, увидела — отойти не могла, всю жизнь о таких мечтала, ну, ясное дело, на размер меньше, ладно, думаю, какие б ни были, куплю, умру, а разношу, домой пришла, полчаса проносила, чувствую, все, п…ц, умираю, Патрикеева пришла, померила, говорит, они мне как тапочки. Ну, отдала ей. — Она на секунду согнулась в беззвучном смехе. — А она их день проносила — они красящие оказались, все колготки ей желтыми сделали. Она мне утром на работу звонит: «Ты мне что, сволочь рыжая, подсунула?» Я говорю, ну отдавай, она говорит — хрен, я их на босу ногу носить буду, пусть лучше ноги красят. Правда, она мне денег за них до сих пор не отдала, я ее тут за одно это убить хотела, ну да ладно, пусть живет пока. — Она весело посмотрела на него. — Все фигня, главное — маневры.
Секунду он смотрел на нее. Словно приподнятый какой-то силой, видя ее смеющиеся глаза, вдруг как-то разом накоротко соединившись чувствами с ней, он безотчетно двинулся к ней.
— Я с тобой говорю, как будто несусь где-то. Даже слов не разбираю, хорошо, но ничего объяснить не могу. Никогда такого не было, какое-то ощущение полета.
Она с быстрым смехом провела ладонью по его лопаткам.
— У тебя крылышки там не режутся еще?
— Не знаю. А чувствуется что-нибудь?
Она, кивнув, хихикнула.
— По-моему, что-то уже есть.
Он, снова подавшись к ней, восхищенно взглянул на нее.
— Я таких, как ты, не видел раньше. Я ведь со своей женой давно живу, ну, мы друзья, но горячего ничего нет уже, вроде бы и надо кого-то найти, но я, на свою беду, разборчив, у меня никогда не было случайных связей. Физически уже тяжело, но почему-то никто не нравится мне, утром на работу еду, вокруг смотрю — никого, так и живу все это время, черт его знает, что делать, не знаю. — Он невольно смущенно двинулся к ней. — Не с проститутками же общаться.
Задорно блеснув глазами, она весело вскинула на него взгляд.
— А почему ты думаешь, что я не проститутка?
— А ты проститутка?
— Нет.
На секунду осекшись, он с облегчением улыбнулся ей.
— Проститутки не работают на мебельных складах. И не встают на работу в семь утра.
