Вжавшись в поручни, видя и не видя ничего вокруг, он смотрел на мчащуюся равнину. Из окна на него вдруг рвануло ледяным ветром, что-то вокруг произошло, небо посерело, облака, которых только что вроде бы не было, почернев и снизившись, затемнили воздух, сухо треснул гром, капли вскочили на стекле, все сгустилось и почернело, тяжелый утренний дождь косо молотил землю. Диким вихрем, наращивая грохот, поезд несся сквозь дождь; схватившись за поручни, несясь мимо ветра, мимо летящих и размытых черно-зеленых пятен, подняв голову, он вглядывался в небесную высь. Поезд летел в ночь. Утренняя ночь властвовала миром. Падающие потоки проносились мимо, небесный огонь растреснуто зазмеился вдали, осветив шипастое небо, мрак и пепел. Прорвавшись ввысь, видя черную стену туч, прорвавшись сквозь нее, поднявшись выше, он видел черный лет небесных сил. Адский огонь полыхал в небе, чернота клубилась вокруг него, слепо, не видя земли и мира, раскинувшихся внизу, работали адские жернова. Черный ветер стелился над облаками. По облакам железными шагами шел Люцифер. Все зная, все видя, черно-весело раскланиваясь с огненными духами, вечно, не зная цели, он шел над землей; все взвесив, все смерив, все зная наперед, видя пролетающие самолеты, видя фабрики и дымы, поднимающиеся к нему, залитые водой пространства, пробивающиеся кверху цветы, мир неистовства, насилия, любви и похоти, всевидяще глядя на него и позволяя ему оставаться таким, как он был, далекий и недоступный, он шел через небо. Дождь заливал землю, в потоках воды бились дворники на стеклах машин, под пустым серым небом ждуще стекленели аэропорты. Души вылетали рейсом 666. В вечный мрак, сквозь тучи и мрак неслись бортовые огни. Люцифер шел. Страна, над которой он шел, была Россия. Черные поля, мосты и погосты, женщины с изрезанными внутренностями и кулачные бойцы из рязанских деревень, роддома без огней, где из утроб рвались к свету новые жизни, дороги, рвущиеся сквозь леса и несущиеся сквозь дождь машины на них, — брошенные и проклятые, погибая и вновь оживая, они неслись сквозь жизнь и пространство. Куда? Для чего? Будет ли предел этой жизни? Есть ли что-то впереди? Что впереди — за шатающимся дождем, за стеной стволов, за петлей шоссе?
Струи дождя засветились серебром, в облаках вдруг вспыхнула прореха, тучи, истончаясь, дернулись вверх, молнию отдалило и унесло назад, дождь оборвался, темнота пропала, словно сдернули завесу, солнечный свет, вспыхнув, выплеснулся на землю, в вязком теплом мареве, нагревая капли, сползавшие но стеклу, пробивая мокрый воздух, поезд несся по равнине.
Обессиленный, растерзанный, в упавшей жалеющей надорванности привалясь к стеклу, уже все поняв, ощущая, как чувства в нем летят все быстрее и быстрее, летяще-невидяще он смотрел в летевшие мимо него дома, столбы, разъезды, перелески.
«Это может быть, — думая он. — Это возможно, такое может быть, разделенные, мы можем не встретиться вновь. Это как у людей, народы расходятся, как и люди, и это просто, совсем просто, щемяще и просто, и теперь уже понятно, как это будет, лучше б мне не вспоминать, но я же помню, я все помню, и, видно, теперь все произойдет точно так же, и я знаю как. Это тянет из меня жилы, но что делать, если я все равно помню, я знаю, как это неотвратимо, хоть кажется несерьезным поначалу, этого сначала не понимаешь, но потом это начинает щемить все больнее, и больнее, и безнадежней, пока наконец не начинает рвать на части, но почему сначала это так легко, почему этого совсем не понимаешь сначала.
Что-то произошло, и нужно временно расстаться, и вот вы сидите в ресторане, и она улыбается, и вроде все как всегда, как до этого, как было три месяца назад, пять месяцев, год, и вот ее рука, и локоны стекают с плеча, и она смеется, и вы говорите о чем-то, да, надо расстаться, это обстоятельства, ну пойми меня, я все равно не смогу иначе, я должна это сделать, я так решила, и ты киваешь, и вы чокаетесь, и ее глаза блестят, блестят, как всегда, и ты думаешь, ну ладно, это просто еще один поворот, подумаешь, год, это, в конце концов, не так надолго, если подумать, то это даже лучше, я отвлекусь, я возьмусь, я разберусь с делами, потом все будет снова, и она блестит глазами, глядя на тебя, и, кажется, ничего не прерывается, все так же, так же, как было, и вы веселые, как будто возбужденные, встаете из-за столика и выходите па улицу, и в ее руке цветы, что ты подарил, она берет тебя под руку, как родная, берет тебя, как свою собственность, так мило, так привычно, и вы идете обнявшись, ловите такси, она оживлена, прижавшись сидит около тебя на заднем сиденье, и ты провожаешь ее до подъезда, и целуешь, и вроде бы в хорошем настроении возвращаешься домой, только вот внутри что-то как будто что-то не так, но ведь и в самом деле нет другого выхода, с этим не поспоришь, она же говорила, созвонимся, да, созвонимся, обязательно, на следующей неделе, поцелуй, пока, так было сказано, только что это было. И ты живешь следующий день и еще день, и вроде все по-прежнему, как будто ничего не прерывалось, и ты в самом деле звонишь, и она берет трубку, она рада, вы разговариваете, как обычно, и вроде бы ни о чем, но только разница в том, что новой встречи не будет, и тут ты ощущаешь, что что-то изменилось, чего-то не хватает, как будто подсунули фальшивый билет, что-то, как всегда, должно было случиться, но его нет, нет этого, ты ее не увидишь, или увидишь, но вы уже никуда не пойдете вместе, она решила, она не может, и проходит еще несколько дней, и ты звонишь снова, и она снова как будто рада, но уже что-то другое, она улыбается тебе, и ты чувствуешь, что она улыбается и говорит рассеянно, что-то уже не так, что-то появилось в ее жизни, уже без тебя, и это тебя не касается, и она не будет говорить с тобою об этом, и ты это слышишь, хоть это не было произнесено, но ты это слышишь, и тебе — ты это ощущаешь — вдруг не о чем говорить, как будто пропало что-то, пропала общая пружинка, толкавшая вперед, раньше толкавшая вперед, ты чувствуешь, что если ты не придумаешь чего-то, то разговор кончится, повиснет, кончится, и ты лихорадочно придумываешь что-то, чтобы его продолжить, чтобы было о чем говорить, и ты находишь, и она подхватывает, и вы болтаете еще долго, и, вроде бы успокоенный, ты бросаешь трубку, но следующий раз, перед тем как звонить, ты не схватываешь ее с прежней легкостью, как было раньше, когда ты не думал о том, что скажешь, ты думаешь о том, что ей скажешь, и о том, что надо сказать, чтобы разговор шел, чтобы он не оборвался, ты готовишь его, ты выстраиваешь, сначала сказать об этом, потом об этом, и так и случается, и она оживлена, она подхватывает и смеется вроде бы там, где ты хотел ее рассмешить, и все тянется долго, вроде бы все в порядке, и пауза все-таки вдруг возникает, ты ее не предусмотрел, и она говорит: ну что, давай прощаться? И ты говоришь, давай, потому что вроде бы больше и нечего сказать, и говоришь что-то еще, чтобы чуть-чуть затянуть, на минуту продлить это, чтобы не так сразу это случилось, но это случается, и все же вы прощаетесь, и ты ходишь по комнате, надо бы что-то исправить и позвонить ей сейчас же еще раз, опять, снова, но что ты ей скажешь, ведь вроде бы только что все сказали, и ты удерживаешь себя, но что-то не завершено, не замкнуто, чего-то нет, что было раньше так незаметно и не ощущалось, но было, было раньше, и когда ты звонишь в следующий раз, — звонишь всегда ты, не она, — то уже как с кем-то другим, кто не здесь, кто уходит, кто в любую минуту может уйти, ты говоришь с ней, ты выбираешь слова, ты говоришь осторожно, нет, она рада, и она отвечает, но говорить трудно, говорить почти что уже не о чем, ты узнаешь новости, зачем тебе ее новости, если в них нет ничего для тебя, они отдельные, они только ее, и она рассказывает тебе их, а потом, когда ты звонишь потом, еще, то ее просто нет, абонент вне зоны действия сети или временно недоступен, ты набираешь еще, надеешься на чудо, и иногда, потом, на следующий день, оно действительно происходит, и она берет трубку, и ты рад, уже до слез в глазах рад, а она рада, просто рада, она радуется звонку, как порадовалась бы чему-то еще, совсем другому, ты теперь в одном ряду со всем остальным, со всем остальным, что может ее обрадовать, развлечь ее, доставить ей радость в этой жизни, не одно, так другое, почему нет, все хорошо, жизнь идет, ну ладно, созвонимся, пока, и ты думаешь о том, о чем вы говорили, ну ладно, несколько месяцев, год, но прошло совсем немного, какой месяц, какой год, но все уже по-другому, и ты понимаешь наконец, перед какой пропастью встал, все, что казалось скоротечным, выстраивается дальше и дальше вдаль, оказывается бесконечно длинным, наполненным событиями, которыми ты не управляешь, наполненным людьми, о которых ты не имеешь понятия, и ты видишь, что это между вами, и это ее уносит, и этот короткий год может не кончиться никогда, и, отпустив ее, согласившись, разделившись с ней, не угнавшись, не справившись с этим ворохом людей и событий, ты можешь потерять ее. И ты ее теряешь.
