— На наши встречи вы должны приходить с ясной головой, иначе нет смысла, — сказала Агуадо. — Вы должны быть в контакте с собой.
Агуадо встала перед Консуэло, подняла ей лицо, словно готовя ребенка к поцелую, и надавила большими пальцами ей на лоб. У Консуэло прояснилось перед глазами. Агуадо уселась обратно.
— Почему вы не могли уснуть?
— Я слишком много думала.
— Обо всех этих вещах, от которых вы «слишком счастливы»?
— Счастье для меня — не самое обычное состояние. Мне нужен был перерыв.
— А какое состояние для вас обычное?
— Не знаю. Я его слишком хорошо скрываю.
— Вы прислушиваетесь к себе?
— Я не могу этого не делать. Я не умею этому сопротивляться.
— Значит, вы вчера не сделали то, что я просила вас сделать.
— Я же вам говорю. Счастье — необычное для меня состояние. Я к нему не привыкла.
— Что вы делали?
— Смотрела, как спят дети.
— Что это говорит вам о том состоянии, к которому вы привыкли?
— Обычно мне неуютно.
— Вы сильно выкладываетесь на работе?
— Конечно. Это единственный способ добиться успеха.
— Почему для вас важен успех?
— Потому что им легче измерить…
— Легче по сравнению с чем?
У Консуэло сжалось горло, в голосе нарастала паника.
— Легче измерить успех человека в бизнесе, чем измерить… вернее, увидеть… воспринять… Вы понимаете, что я пытаюсь сказать.
— Я хочу, чтобы вы это сказали.
Консуэло задвигалась на своей половинке кресла, сделала глубокий вдох.
— Я уравновешиваю свои промахи как личности, показывая миру свои блестящие достижения в бизнесе.
— И что же для вас означает успех?
— Это мое прикрытие. Благодаря ему люди мною восхищаются, а если бы они узнали, кто я на самом деле и что я совершила, они бы меня презирали.
— Ваши трое детей ночуют в отдельных спальнях?
— Теперь да. Двум старшим нужно собственное пространство.
— Когда вы смотрите, как они спят, с кем вы проводите больше всего времени?
— С младшим, Дарио.
— Почему?
— Мы с ним по-прежнему очень близки.
— У него большая разница в возрасте с остальными?
— Он на четыре года младше Матиаса.
— Вы любите его больше, чем двух других?
— Я знаю, что не должна бы, но это так.
— А внешне он больше похож на вас или на вашего покойного мужа?
— На меня.
— Вы всегда наблюдали, как спят ваши дети?
— Да, — ответила она и задумалась. — Но это… обострилось… в последние пять лет, после того как убили мужа.
— Раньше вы смотрели на них по-другому, чем теперь?
— Прежде я смотрела на них и думала: это — мои прекрасные творения. Только после смерти Рауля я стала сидеть рядом с ними, я даже на какое-то время поместила их всех в одну комнату, — да, и именно тогда появилась боль. Но это не была какая-то дурная боль.
— Что вы имеете в виду?
— Не знаю. Не всякая боль — плохая. Как и не всякая печаль ужасна, как и не всякое счастье — это замечательно.
— Расскажите подробнее, — попросила Агуадо. — Когда печаль не бывает ужасна?
— Иногда меланхолия — желательное состояние. У меня были романы с мужчинами, и эти романы удовлетворяли меня, пока они продолжались, а когда они заканчивались, я грустила, но осознавала, что это к лучшему.
— А в каких случаях счастье — это не очень замечательно?
— Не знаю, — ответила Консуэло, крутя в воздухе свободной рукой. — Может быть, когда женщина выходит из зала суда и говорит, что она «счастлива», потому что ее сына-убийцу приговорили к пожизненному заключению. Я бы не назвала это…
— Я бы хотела, чтобы вы применили это к себе.
— Моя сестра думает, что я счастлива. Она видит во мне здоровую, богатую, преуспевающую женщину с тремя детьми. Когда я сказала ей о наших сеансах, она поразилась: «Если уж спятила ты, на что же тогда надеяться всем нам?»
— Но когда вам кажется, что ваше счастье — не настолько замечательное?
— Это я и имею в виду, — проговорила Консуэло. — Я должна быть счастлива, но это не так. У меня есть все, что только может пожелать человек.
— А как насчет любви?
— Мои дети дают мне всю любовь, какая мне нужна.
— Так ли это? — усомнилась Агуадо. — Не кажется ли вам, что дети забирают очень много любви? Вы — их путеводная звезда в процессе воспитания, вы учите их и вселяете в них уверенность, чтобы они могли освоиться в этом мире. В ответ они вознаграждают вас беспричинной любовью, просто потому что приучены это делать, но они не знают, что такое любовь. Вам не кажется, что дети по природе своей чрезвычайно эгоистичны?
— У вас нет детей, Алисия.
— Мы встречаемся не для того, чтобы говорить обо мне. И не всякая точка зрения, которую я высказываю, — моя собственная, — ответила Агуадо. — Вы считаете, что без взрослой любви жизнь может быть полной?
— Может. Такой вывод делают для себя очень многие женщины, — сказала Консуэло. — Спросите у всех этих избитых жен у нас в Испании. Они вам скажут, что любовь может оказаться смертельной.
— Вас не отнесешь к породе избитых.
— Не физически.
— Вы страдали когда-нибудь от психологического насилия мужчины?
По телу Консуэло прошла дрожь, и пальцы Агуадо соскочили с ее запястья. Консуэло подумалось, что содержание этой беседы она словно бы хранит где-то в другом месте. То, что она говорила, конечно, оставалось и у нее в голове, но при этом оно покоилось в замкнутом пространстве и было обнесено ограждением. Но теперь эта ограда каким-то образом сломалась. Словно бешеные коровы поняли хрупкость барьеров, вырвались наружу и начали с топотом носиться вокруг нее. На нее нахлынул вчерашний безотчетный ужас. Чувство распада на части — или страх того, что наружу выйдет что-то хранившееся под замком?
— Успокойтесь, Консуэло, — сказала Агуадо.
— Не знаю, откуда этот страх. Я даже не понимаю, связан ли он с чем-то, что я говорила, или это какие-то подводные течения, которые вдруг прорвались на поверхность.
— Постарайтесь выразить это словами. Это все, что вы можете сделать.
— Я стала сама к себе относиться с подозрением. Я начинаю думать, что у меня в жизни есть большая часть, которую я заполняю или, по крайней мере, как-то прикрываю иллюзиями: я придумала их сама, чтобы можно было двигаться дальше, не останавливаться.
