Полномасштабная облава еще не началась, хотя округу оглашали приближающиеся с разных сторон сирены. Бондарю и Косте повезло, что на проверку сигнала, поступившего от толстухи, прибыл наряд из двух человек. Если вообще можно говорить о везении применительно к подобным обстоятельствам.
– Ты первый, – скомандовал Бондарь, подталкивая Костю к кабелю.
– Может, я лучше останусь? – пробормотал тот, едва ворочая языком. – Со мной тебе далеко не уйти. Зря мы, что ли, старались?
– Полезай. Я подстрахую.
– Да ты сам еле на ногах держишься.
– Тебе кажется, – устало сказал Бондарь, засовывая пистолет за пояс. Раненая нога совершенно не болела, вот что удивительно. Просто ее словно отчекрыжили по самое бедро, а вместо нее привязали тяжеленное мокрое полено. Передвигаться с ним становилось все труднее и труднее.
– Вперед, – прохрипел Бондарь. – Наверх, ну?
– Ведь это наши горы, – пытался бодриться Костя. – Они помогут нам…
Когда он подтянулся и повис на руках, красное пятно на его спине дополнилось свежим потеком, блестящим на солнце.
Бондарь следил за ним, задрав голову, и думал, что вряд ли поймает напарника на лету, если тот сверзится вниз. Но Костя не только забрался на крышу, но и свесил оттуда руку:
– Давай. У тебя десять секунд.
– За такой срок не уложусь, – прокряхтел Бондарь, волоча за собой неподъемное полено, в которое превратилась нога.
– Уложишься…
Костина пятерня вцепилась в его воротник. Напарник буквально заволок Бондаря наверх, где он услышал доносящийся снизу шум подъезжающих машин…
…ожесточенное хлопанье дверей…
…злые голоса…
…медленный блюз, исполняемый для одного-единственного слушателя на земле…
Пела чертовка Ариана. Голос у нее был поистине ангельский.
* * *
После обморока Бондарь несколько раз приходил в себя, но потом снова проваливался в бездну, где не было ровным счетом ничего. Память сохранила яркие, но отрывочные воспоминания о том, что происходило в перерывах между этими провалами.
Вот они на первом этаже сквозного подъезда, и Бондарь тупо стремится к выходу во двор, а Костя тащит его в противоположном направлении, жарко нашептывая ему на ухо всевозможные ругательства. Их много, витиеватых ругательств. Вполне достаточно для того, чтобы сломить вялое сопротивление Бондаря…
Улица, залитая беспощадным, жестким светом застывшей солнечной фотовспышки… Такие же застывшие фигуры прохожих… При приближении двух обнявшихся забулдыг они дружно шарахаются в стороны, поскольку забулдыги совершенно невменяемы. Они нагло требуют деньги на бутылку, протягивая свои перепачканные чем-то бурым руки. Одна из рук принадлежит Бондарю. Он слышит свой голос, но совершенно не осознает, что именно бормочет. Да это и неважно. Важно преодолеть тридцать метров, отделяющих его от машины…
Задача кажется неосуществимой, но вот Бондарь уже ведет «БМВ» в направлении моря, постепенно прилипая штанами к залитому кровью сиденью. Подъезжая к перекрестку, он едва не врезается в зад троллейбуса, остановившегося на светофоре. На педали приходится нажимать левой ногой, а это ужасно неудобно. Кроме того, подошвы туфель скользкие, словно Бондарь ходил в них по луже пролитой краски. Туда-сюда, туда-сюда, туда…
Костя бредит…
Бондарь клюет носом, держась за руль, чтобы не упасть…
Его уносит в неизвестность, зато машина уже никуда не едет, она стоит возле причала. То ли причал кренится, то ли сам Бондарь, упрямо сжимающий руль обеими руками. За лобовым стеклом маячит спина выбравшегося наружу Кости, она красная. Зато лицо у него – белее не бывает. Бондарь видит это, когда напарник бредет обратно, но не один, а подталкивая стволом пистолета перепуганного рыбака в драном соломенном сомбреро.
«Я вас не повезу, – бубнит рыбак. – Хоть убейте, а не повезу».
«Дай ему денег, – требует Костя. – Дай столько, чтобы он заткнулся. На ресторан не оставляй. Мы свое в Севастополе отгуляли».
Бондарь с трудом выбирается наружу, вытаскивает из кармана ворох купюр и, не пересчитывая, сует их в дубленую ладонь рыбака.
Теперь он точно знает, как выглядят кровавые деньги. Но где Бондарь мог о них слышать? Кто их заплатил и кому? И, главное, за что?..
Качка… Рокот лодочного мотора… Судя по всему, они куда-то плывут, но небо над Бондарем совершенно неподвижно. Оно сегодня непривычно маленькое, близкое. С овчинку. До него можно достать рукой. Бондарь бы обязательно сделал это, да вот беда, рука не желает ему повиноваться…
Тела нет, ничего нет. Только звуки.
Механическое тарахтение превращается в аккомпанемент, на фоне которого снова чудится пение Арианы. Голос у нее ангельский, но все равно злой. Ее больше не хочется слушать. Хочется только спать… спать… спать…
* * *
– А потом? – спросил Бондарь.
– Думаешь, я помню? – усмехнулся Костя. – Мы с тобой были все равно что два бревна. Наверное, нас обмотали веревками и подняли на борт.
– Хорошо, что на корабле судовой врач оказался.
– А как же иначе? Все-таки российский линкор, а не хухры-мухры.
– Лучше бы авианосец.
– На кой тебе сдался авианосец?
– Чтобы улететь отсюда подальше.
– Не боись, командир, – сказал Костя. – На линкор ни одна зараза не сунется. Тут, считай, суверенная территория Эр Эф.
– Все равно подальше, – упрямо произнес Бондарь.
– Куда?
– Без разницы. Хоть к черту на кулички.
– Там мы уже побывали, – фыркнул Костя. – Легко отделались. У тебя бедренная артерия была перебита. Еще немного – и кранты. Ты столько крови потерял, что вся команда на ушах стояла. Кровь чуть ли не ведрами собирали. А ты в коме.
– В коме, – повторил Бондарь. – Знаешь, а там не так уж плохо. Музыка играет.
– Какая музыка?
– Разная. Иногда мрачная, но чаще все же красивая.
– А я вот ни хера не слышал, – признался Костя. – И не видел. Дали наркоз – отрубился. Очнулся – жрать попросил. Медперсонал на задницы попадал, веришь? У тебя, говорят, одно ранение сквозное и одно проникающее, а ты о жратве. О вечном, говорят, думай. О спасении души.
– Подумал? – спросил Бондарь.
– Подумал.
– И что решил?
– Так за меня все наверху решили. Подержали за шкирку над пропастью, во взвешенном состоянии, а потом, типа того, что: «Давай, мол, обратно, брат, действуй в том же духе».
Напарники умолкли. Сил у обоих было маловато, чтобы попусту болтать языком, да и настроение у Бондаря оставляло желать лучшего. До самого вечера его не покидало нехорошее предчувствие. Что-то было не так. Если бы не забинтованная нога, он бы не улежал на койке, а непременно вскочил и принялся мерить шагами каюту, в которой их содержали.
