— Пошли! — крикнул Николас, увлекая Жюстину за собой через пламя, чувствуя отвратительный запах паленых волос. Он знал, что еще шесть футов — и они будут у раздвижной стеклянной двери, за которой — спасение. Он бросился вперед, но внезапный резкий треск наполнил воздух. Огонь проел деревянную балку, и она стала падать. Никола-су не требовалось поднимать голову, чтобы увидеть опасность. Он отдернул Жюстину и отскочил сам. Горящая балка рухнула, задев его левую руку. Запахло паленым, и Жюстина с криком бросилась к нему на помощь, закрывая его своим телом от осколков стекла, начавшего трескаться от жара.
Дыму еще больше прибавилось, Жюстина закашлялась и начала оседать на пол. Николас схватил ее на руки и прыгнул через горящую балку. Плечом вышиб закаленное стекло, закрывающее дверь веранды. Ночь рассыпалась на миллиарды стекляшек, но они не ранили, а лишь осыпали Николаса и Жюстину, как град. Уже на берегу Жюстина согнулась пополам, задыхаясь и хватая воздух широко открытым ртом. Ее стошнило. Николас делал медленные и глубокие вдохи. С того самого момента, как он проснулся и почувствовал дым, он дышал особым способом, известным тандзянам, то есть почти не дышал.
Поддерживая Жюстину за плечи, он гладил ее по волосам, успокаивая, как маленькую девочку. У него только волосы на левой руке обгорели, а в остальном он не пострадал. Издалека уже доносился вой сирен приближающихся пожарных машин. Наверно, соседи позвонили. Со всех сторон бежали люди. Кто нес аптечку скорой помощи, кто одеяло. Николас взял одно из принесенных одеял и набросил Жюстине на плечи. Кто-то мазал ему руку антиожоговым кремом. Больше вроде погорельцам было нечем помочь. Все стояли и смотрели на бушующее пламя. Дом был деревянный, как и все другие дома в восточной части Лонг-Айленда, и пламя пожирало его со страшной скоростью.
— Что случилось? — спросил кто-то. — Из-за чего возник пожар?
— Не знаю? — ответил Николас. Но он, конечно же, знал. Он носом чуял дорокудзая, Сендзина Омукэ, который и поджег дом. Но зачем? Чтобы убить их? Таким обезличенным способом? Вряд ли. Тогда зачем? Препоручивши свое сознание «гецумей но мичи», позволив ему свободно скользить от ассоциации к ассоциации, он скоро получил ответ. Изумруды! По реакции Николаса Сендзин мог судить о том, не спрятаны ли они внутри дома? Жюстина стояла рядом с ним, склонив голову на его плечо, и вздрагивала. Он обнял ее. — О Ник! — тихо сказала она. — Не могу этому поверить. Ничего уже не осталось!
Подъезжали пожарные машины, пожарные суетились, разматывая шланги, присоединяя их к источникам воды, начиная поливать пожарище сразу с нескольких сторон. Они самоотверженно боролись с огнем, но все было напрасно. Огонь с жадностью пожирал остатки дома, не обращая никакого внимания на водяные струи. Его ярость сконцентрировалась в середине здания и совершенно вышла из-под контроля.
— Осторожнее! — крикнул один из пожарников, видя, как центральные балки, переломившись, рухнули внутрь, вызвав целый шквал искр и пепла, взметнувшийся ввысь. Толпа охала и ахала, будто наблюдала фейерверк в честь Четвертого июля.
— Поберегись! Здесь опасная зона!
Николас грустно смотрел на частичку своего прошлого, пожираемого пламенем. Жюстина права, подумал он, ничего уже не осталось.
* * *
Детектив Эйлбемарл открыл дверь камеры предварительного заключения, отступил в сторону.
— Вы свободны, сенатор. Искренне сожалею, что пришлось причинить вам некоторые неудобства. Что поделаешь? Работа такая. Иногда бывает весьма неприятной. Как, например, сейчас.
Коттон Брэндинг молча посмотрел на полицейского. Встал, набросил на плечи смокинг. Рукава закатаны по локоть, галстук и кушак, полагающиеся к смокингу, засунуты в карман. Он вышел из камеры и осведомился: — Не будете ли вы так любезны объяснить, что за чертовщина происходит?
Шизей, которая до этого стояла в затененном коридоре полицейского участка, вышла на свет. Эйлбемарл провел ее сюда через боковой вход, потому что парадное крыльцо и прилегающая к участку улица были ярко освещены поспешно сооруженными юпитерами телесъемки, забиты репортерами, требующими свежей информации о Брэндинге.
— Твой приятель Хау умер, Кок, — объяснила Шизей. — Застрелился сегодня вечером.
— Что?
— Очевидно, Хау не давал покоя твой успех, — продолжала Шизей, — и он решил предпринять что-нибудь радикальное. В подпитии он подрался с Дэвидом Брислингом и прибил его насмерть. И вот ему пришла в голову фантазия взвалить на тебя это преступление.
— Великий Боже!
— Вполне логичная версия, — подвел итог Эйлбемарл, провожая их по коридору. — Вам надо подписать несколько бумаг, сенатор, и вы сможете забрать свои личные вещи. — Он повернулся к Брэндингу лицом. — Если хотите пригласить на этот торжественный акт кого-нибудь из своих друзей из средств массовой информации, то не стесняйтесь, будьте моими гостями. Там их целый букет собрался на крыльце. Не знаю, как вы захотите с ними поступить, но, если вы предпочтете проскользнуть незамеченным, то и это можно устроить.
Брэндинг кивнул:
— Это очень любезно с вашей стороны, лейтенант.
Они покончили со всеми положенными формальностями в кабинете Эйлбемарла.
— Он не очень шикарный, — скромно сказал детектив, — но все-таки личный.
— После камеры, — заметил Брэндинг, — он мне кажется чертовски уютным.
Эйлбемарл оставил их на минуту, чтобы подшить к делу подписанные Брэндингом бумаги и принести его вещи.
Оставшись одни, Брэндинг и Шизей посмотрели друг на друга.
— Я все время здесь думал только о тебе, — признался он. — И ненавидел тебя всеми силами души.
Шизей спокойно встретила его взгляд:
— Значит ли это, что теперь ты думаешь иначе?
— Можно подумать, тебе до этого есть дело! — с горечью воскликнул Брэндинг. — Ты держала меня за полного дурака!
— Неужели ты действительно так думаешь?
— Пожалуйста, не надо! Не отпирайся. Я прекрасно все понимаю!
Тут Брэндинг заметил, что Эйлбемарл вернулся и стоит в дверях. Воцарилось неловкое молчание.
Детектив сочувственно оглядел их.
— Немного поцапались? — Он присел на угол стола. — Но мое дело сторона, верно? — Он распечатал большой конверт из бурой манильской бумаги и передал его Брэндингу: — Проверьте, все ли на месте.
— Все, — коротко бросил Брэндинг, рассовывая по карманам бумажник, записную книжку, ключи и прочие предметы, на полицейском жаргоне называемые «личными вещами».
— Подпишите здесь. — Затем Эйлбемарл кивнул, давая понять, что официальная часть закончена. — Я вот что хотел сказать вам, сенатор. Вы, конечно, вольны воспринять мои слова, как вам заблагорассудится. Это ваше дело. Но не могу умолчать, что эта девушка — крепкий орешек. Не знаю, какие у вас с ней отношения, да и знать не хочу. Может, уже слишком много воды утекло... — Он пожал плечами. — Но все равно, я хочу, чтобы вы знали. Она, как львица, боролась за ваше освобождение, не боясь даже себя подставить под мои выстрелы.
