Нанги подождал немного, затем снова обратился к ней: — Не могли бы вы что-нибудь сказать о человеке на этой фотографии?
Атоко пожала плечами:
— Что можно сказать? Он был очень богат и любил обманывать жену. У меня было впечатление, что он отирается возле нас из-за нашей молодости. Я ему скоро надоела. Но с Марико, я думаю, дело обстояло несколько иначе.
— Иначе в каком смысле? — переспросила Томи.
— Я уже говорила: он начал думать, что любит ее.
— Как вы думаете, не мог ли он ради нее пойти на все? — спросил внезапно Нанги.
Руки Атоко, накладывавшие грим, остановились. Она уставилась в зеркало, будто в прошлое. Потом в глазах вновь появилось осмысленное выражение.
— Знаете, самое смешное, что он все время рассказывал мне про свою жену, когда был со мной. Но ради НЕЕ, я думаю, он пошел бы на все.
— Он здесь был в ночь убийства Марико? — спросила Томи.
Атоко отвела взгляд, затем наконец кивнула:
— Я солгала в прошлый раз. Мне... было стыдно, что наша дружба с Марико так по-глупому оборвалась. И я... не хотела, чтобы об этом кто-либо знал. — Девушка глубоко вздохнула. — Но что тут говорить? Был он здесь в ту ночь. И у него было свидание с Марико. Я видела его, как он, бледный как смерть, выбегал из ее гримерной. А потом слышала, как его рвало на улице у выхода. Вот тогда я и пошла в комнату Марико и... обнаружила ее. — Она отвернулась от них, закусив губу. — Мне надо было сказать правду с самого начала. — Ее глаза встретились в зеркале с глазами Томи. — Я не такая уж плохая девушка.
* * *
Глаза Жюстины смотрели, не мигая, в светящиеся глаза Сендзина. Это было все равно что смотреть в ночное небо, усыпанное звездами, по которому мелькали тени, полные скрытых смыслов, понимание которых зависит от вашего воображения.
Тао-Тао, и не только это, а еще и страшная магия дорокудзая сошлись в этих глазах. Она не могла этого знать, но если бы и знала, то все равно не поняла бы.
Приемный сын Ахо-сан сейчас делал с Жюстиной то, что он делал со всеми женщинами, попадавшими под его чары, что он делал даже с д-ром Муку, прежде чем сунул ему в глаз начиненную фосфором сигарету, — а именно: он высасывал из нее жизнь, отыскивая в ее сознании ключик к ней: ее тайные страхи, унизительные слабости.
Вырванная из времени колдовством Сендзина, Жюстина смотрела на свою жизнь как бы со стороны: примерно так, как Николас рассматривал свою, находясь на операционном столе.
И теперь она вся была во власти Сендзина, как Николас был во власти орудующего скальпелем Ханами, когда тот удалял опухоль.
— Где твой муж хранит шкатулку, Жюстина? — голос его, как шелковый кнут, понуждал ее отвечать. — Ту, в которой спрятаны изумруды?
Жюстина знала — или, во всяком случае, помнила — как Николас вбежал в дом, вернувшись из больницы, и первым делом помчался к тому месту, где была спрятана шкатулка. Помнила его вздох облегчения, когда он открыл ее. Как такое можно забыть? Но ЧТО-ТО она действительно не помнила. Что-то забыла.
— Я провожу, — услышала Жюстина собственный голос. — Пойдем. — Когда она взяла его за руку, чтобы вести, ее тело наполнилось такой энергией, что даже зубы застучали.
Она указала место в спортзале Николаса, указала, как сдвинуть тумбу, закрывающую люк, как достать шкатулку. Описала в точности, как Николас это делал... Что же такое выскочило из ее памяти?
Сендзин поднес шкатулку к свету, чувствуя, как дрожат его руки. Наконец-то, думал он, изумруды мои! Последнее звено между ним и Вечностью, которое он искал почти всю свою жизнь. Во всяком случае, с того момента, как узнал об их мистической силе.
Он открыл шкатулку и чертыхнулся: шесть изумрудов, только шесть! Куда делись еще девять? Его руки судорожно рвали темно-синий бархат, выстилающий дно. Шести изумрудов не только мало для дела, но ими просто опасно владеть: шесть — число роковое. Но не для него. Он выгреб изумруды, бросил пустую шкатулку в тайник.
Подняв голову, увидел Жюстину. Она была по-прежнему в плену Тао-Тао, что сразу было видно по цвету ее глаз. Сейчас она расскажет ему все.
— Где другие изумруды? — спросил он резко. — Здесь только шесть.
— Не знаю.
Сендзин изучал ее озадаченное выражение лица.
— Ты уверена? Подумай хорошенько. — Она должна знать. Что-то она должна была либо видеть, либо слышать. Надо найти какую-нибудь зацепку в ее подсознании, ухватившись за которую можно было бы напасть на след пропавших камней. Надо поглубже заглянуть в ее подсознание, покопаться там, как хирург копается во вскрытой брюшной полости пациента, ища то, что ему нужно удалить.
— Я уверена, что не знаю, — ответила Жюстина. — Я думала, что они все в шкатулке. Я видела их там, когда Николас... — Она вдруг замолчала.
— Что Николас? — понукал ее Сендзин. — Продолжай.
— Я... — внезапно ее лицо исказилось гримасой боли, и она поднесла руки к вискам. — Ой, как болит голова!
Сендзин сразу понял, в чем тут дело. Что-то скрытое в ее сознании борется с ним, давая отпор прямому нажиму. Наверное, Линнер запретил ей когда-либо вспоминать о том, куда он перепрятывал изумруды, и сделал это умело: он все-таки ниндзя. Надо попытаться подойти с другого бока. В конце концов, время терпит. Даже интересно поработать на разных уровнях.
Он положил изумруды в карман, привел спортзал в порядок. Потом вывел ее из зала, а потом и из дома. На сад уже спустилась ночь. Пели цикады, в зелени японских кедров и кипарисов танцевали светлячки.
— Говори, — приказал Сендзин. — Расскажи мне о себе. Расскажи мне о всех, кого ты знаешь. И, главное, постарайся вспомнить.
Жюстина села на приступок, который Николас сделал своими руками, когда они переехали в этот дом. Это было ее любимое место: отсюда можно было озирать весь сад.
— Когда мы приехали в Японию, — прошептала она, — я сразу влюбилась в эту страну. Сколько здесь экзотики! Незнакомые запахи окружали меня, незнакомые звуки наполняли мой слух. Но примерно через год я вдруг будто в стену уперлась. Я изо всех сил старалась устроить быт, муж нанял японских служанок в помощь мне. Потом я забеременела. Вроде все шло путем. Но на самом деле все шло наперекосяк. Я начала скучать по семье, по друзьям. Здесь у меня был только муж и ЕГО друзья. Этого мне было явно недостаточно. А потом родилась дочка... После того, как мы ее похоронили, я возненавидела здесь все. Я возненавидела Японию и страстно хотела вернуться домой, в Вест-Бэй Бридж на Лонг-Айленде. Как мне хотелось оказаться там! Как я стремлюсь туда душою даже сейчас!
Жюстина вся дрожала от чувств, пробудившихся в ней от этих воспоминаний. Она понимала, что надо перевести дух, но боялась, что тогда не закончит свой рассказ, а это страшно: Сендзин требовал, чтобы она говорила, и она не могла ослушаться его. — А потом старые беды, с которыми я, казалось, давно справилась, снова начали беспокоить меня. В результате я вернулась в то душевное состояние, в котором пребывала в годы ранней молодости.
