Сбоку раздался хриплый хохот:
– Ещё один идиот с моста упал!
Стас вскочил на ноги. Ощупал себя: всё в порядке; если и тяжелее себя настоящего, то не более чем на двадцать фунтов. Можно начинать новую жизнь. Под ногами хлюпало и воняло до одури. Из-под арки моста выполз тот самый тип, что смеялся над его падением.
– Эдуард! – закричал он, приглядевшись. – Ты! И опять голый! Что у тебя за привычка, друг мой, каждый год падать с моста голым? Вроде бы ты теперь солидный художник, малюешь картины у мэтра Антуана…
Через неделю Антуан сказал извиняющимся тоном:
– Брат, прости мои сомнения… надо поговорить…
Что придёт время объяснений, Стасу было ясно с самого начала. Но в ту ночь… тогда ему было некуда деваться. Новый знакомец, Жан, живший под мостом, одолжил ему свой «сюртук» и проводил к Антуану, с которого иногда сшибал монету за переноску картин. Слова «художник» и «картины» и подвигли Стаса на согласие. То, что там найдётся настоящий Эдуард, его не пугало: главное, попасть к художникам, а там вступит в действие корпоративная солидарность.
Но Эдуарда в мастерской, куда они пришли, не было. Мало того, его никто и не ждал, потому что, заработав кое-какие деньги, он уже полгода как ушёл в Англию: любил отчего-то Англию и не любил Францию. По этой причине появление Стаса, которого Жан предъявил в качестве Эдуарда, не вызвало у мэтра Антуана ни радости, ни особого доверия, особенно когда при свете свечи Стас оказался на Эдуарда не очень-то и похож. Двадцатишестилетний мэтр его долго рассматривал, хмыкал, потом спросил с сомнением:
– Слушай, или ты помолодел? Странно…
Стас врать не любил, а потому помалкивал, чтоб по голосу не разоблачили. И без того ему казалось достаточно удивительным, что можно перепутать двух разных людей. А прямо признать, что он другой, не хотел – могли и на улицу выгнать. Ну а пока был шанс: он ведь упал с моста голым, как тот неведомый Эдуард! Это убеждало.
– Пусть он что-нибудь намалюет, – предложил Жан, пристроившийся уже у стола жрать печенье.
– Отличная идея! – И Стаса подвели к мольберту.
Он «намалевал». Антуан совсем удивился:
– Помолодел, а писать стал лучше… Ты – не ты!
В конце концов, его оставили. Даже одели. Была очень холодная для этих мест зима – временами температура опускалась, видимо, до нуля; термометров ещё не изобрели, и Стас судил об этом по появлению корочки льда на лужах.
И вот пришло время объяснений.
Людовик XIV обожал искусство, особенно такое, которое прославляло его самого и его правление. Строились десятки дворцов. Один из них – галерею Palais-Royal – и расписывал мэтр Антуан со своими подмастерьями: античные греки, мифологические сюжеты и всё такое подобное. Всего лишь за неделю среди привлечённых им художников Стас показал себя, в общем, хорошо. Для подработки же вся их la brigade писала копии картин великих мастеров прошлого для богатых людей; очень быстро стало ясно, что в этом деле Стасу, может, вообще нет равных. Разумеется, Антуан понял, что он не Эдуард. Но кто?
И как, parbleu,
[67]
к нему обращаться?
– Брат, – обратился он к Стасу, – не бойся меня. Я знаю, что ты не Эдуард и не француз. Но кто б ты ни был, ты мастер, и будешь работать здесь. Если скрываешься, скажи – у меня хорошие связи в префектуре и при дворе, уладим. Кто ты такой?
Дальнейшая беседа принесла им обоим немалые открытия. Оказалось, новый maitre
[68]
Стас не только русский, как и прежний, Эдуард, но и носит ту же ужасную фамилию Грых-брых; произнести «Гроховецкий» француз абсолютно не мог. И точно так же, как и Эдуард, о своём прибытии во Францию он только и помнил, что прибыл легально, однако как – сказать не мог. Но ни о каком своём родственнике по имени Эдуард, кроме дедушки по материнской линии, никогда не слыхивал!
Поудивлялись, а потом и порадовались: у Антуана сохранилась учётная карточка Эдуарда, очень кстати! На другой день оформили в префектуре бумаги и всего через полгода получили для Стаса новые документы.
Так он превратился в Эдуарда Гроха.
Через два года Стас перешёл в мастерскую Гиацинта Рибо. Тот отличился уже, написав портрет герцога Орлеанского, брата короля, а затем портрет его сына, молодого герцога Шартрского, и быстро вошёл в фавор к самому королю. Работать с ним было одно удовольствие: Стаса он любил и в доходах не обделял.
Иногда встречались с Антуаном, с другими мастерами. В общем, художник, имеющий патрона, заказы и друзей, грустить не станет!
Он тихо радовался здешней «цивилизованной дикости»: в Версальском дворце даже для короля не устроили ни туалета, ни ванной или душа, ни простого рукомойника! Изредка посещал школу фехтования. Прав, прав был мсьё Травински: Стас со своей ученической подготовкой, полученной в двадцатом веке, побивал в семнадцатом веке признанных мастеров! Понятно – ко временам его ученичества здешние умения безнадёжно устарели. И так во всём! Если сравнить классический английский бокс девятнадцатого века, с его смешными статичными позами и правилами, и бокс, каким он стал к 1934 году, то это небо и земля… А здесь просто дрались, без всяких правил…
Ещё через три года, тепло попрощавшись с друзьями, Стас отправился покорять германских князей; он так освоился в портретной живописи, что всюду был нарасхват. Местные дворяне, а тем паче короли, имея куда меньше средств, чем французский монарх, тратили на предметы роскоши, на дворцы и картины больше, чем он! Поразительно… А художникам заработок!
Прошёл Германию с севера на юг: Гамбург, Бремен, Бранденбург, Саксония. Даже война, шедшая между Францией и Аугсбургской лигой, ему не мешала. Во-первых, он отсиживался в замках, во-вторых, это, конечно, была не такая бойня, как лет пятьдесят назад, когда шведы со своим know-how – мобильными чугунными пушками – перебили две трети населения Германии. Тогда они грабили и насиловали, не стесняясь ничего, не делая различия между протестантами и католиками. Устраивали набеги каждую весну; население некоторых германских земель свели в ноль. Стас однажды побеседовал с двумя старухами крестьянками – вот уж они ему понарассказывали!
Кстати, кем-кем, а немецким крестьянином Стас не хотел бы быть. Здешний орднунг не давал им той вольницы, к какой он привык, будучи крестьянином на Руси. Даже свой надел, с которого кормился сам, крепостной обязан был обрабатывать только так, как ему скажут, и под надзором сеньора. Не мог ни продать, ни заложить его по своему усмотрению; не мог даже передать свою землю по наследству детям! Не мог жениться без согласия господина, да ещё до свадьбы, будь добр, угости барина невестой!..
На несколько лет – позже оказалось, что навсегда, – Эдуард Грох, то есть Стас, застрял в Баварии. В Цвайбрюкене сдружился со стариком Анхельмом, не только хорошим копиистом, но и знатоком латыни и германских диалектов. Поболтать он любил, и Стас, конечно, не упускал случая для шлифовки своего немецкого, которого раньше-то, в прежней жизни, не знал совершенно.
