— Спасибо, Дики.
— К концу этой речи едва не уволили и меня.
— Не надо было ради меня подставлять шею.
— Любого другого, старина! Ты мог выбрать любого другого, ты мог пнуть мэра, написать оскорбительное письмо королю, но почему из всех ты выбрал именно Кортни?
— Знаешь что, Дики?
Настала очередь Дики отрицательно покачать головой.
— Мне это понравилось. Понравилось каждое мгновение.
Дики громко застонал, достал из серебряного портсигара сигарету и протянул Марку. Оба закурили и какое-то время молчали.
— Значит, я уволен? — спросил наконец Марк.
— Это я и пытаюсь тебе сказать последние десять минут, — подтвердил Дики.
Марк начал очищать ящики своего стола, потом остановился и вдруг спросил:
— Мою голову потребовал генерал, генерал Кортни?
— Понятия не имею, старина, но уверен, что он.
Марку не хотелось верить, что это генерал.
Слишком низкий поступок для такого большого человека. Он представил себе, как генерал врывается в смотровой зал, размахивая хлыстом.
Человек, способный на такую мелкую месть, способен и на другое, например убить старика из-за земли.
От этой мысли Марку стало тошно, и он постарался отогнать ее.
— Что ж, пожалуй, я пойду.
— Мне жаль, старина. — Дики встал, протянул руку, потом посмотрел смущенно. — Как у тебя с деньгами? Я мог бы дать тебе десятку на первое время.
— Спасибо, Дики, но у меня все в порядке.
— Послушай, — внезапно выпалил Дики, — пройдет месяц-другой, пыль осядет, и тогда, если ничего подходящего не найдешь, загляни ко мне. Я попытаюсь снова впустить тебя через заднюю дверь, даже если придется записывать тебя в платежную ведомость под чужим именем.
— До свидания, Дики, и спасибо за все.
— Я говорю серьезно. Мне тебя будет не хватать, старина. На будущее: не высовывай головы из-за бруствера.
* * *
Ломбард был на Солдатской улице, почти напротив вокзала. Небольшое помещение было завалено ценными, полуценными и никому не нужными вещами, накопившимся за долгие годы.
Меланхолично висели ряды пожелтевших подвенечных платьев; в пыльных витринах лежали стеклянные коробочки со старыми обручальными кольцами, часами с гравировкой, портсигарами и серебряными фляжками — все это когда-то дарилось с любовью и уважением, у каждого предмета была своя печальная история.
— Два фунта, — сказал оценщик, бросив всего один взгляд на костюм.
— Ему только три месяца, — тихо сказал Марк. — И заплатил я за него пятнадцать.
Оценщик пожал плечами, и его очки в стальной оправе съехали на нос.
— Два фунта, — повторил он и поправил очки пальцем, таким же серым и пыльным, как его вещи.
— Хорошо, а сколько за это?
Марк раскрыл маленькую синюю коробочку и показал бронзовый кругляш в шелковом гнезде, на пестрой ленте, бело-красно-синей. Военная медаль «За заслуги», которой награждают унтер-офицеров и рядовых.
— Таких у нас много, на них нет спроса. — Приемщик поджал губы. — Двенадцать фунтов десять, — сказал он.
— Сколько вы все это храните, прежде чем продать? — спросил Марк. Ему неожиданно не захотелось расставаться с этим куском металла и лентой.
— Год.
Последние десять дней постоянных поисков работы поубавили Марку храбрости.
— Хорошо, — согласился он.
Приемщик стал выписывать квитанцию, а Марк тем временем прошел в глубину ломбарда. Найдя груду старых военных ранцев, он выбрал один из них; у стены стойка с ружьями, в основном древние «мартини» и «маузеры», ветераны бурской войны, но одно выделялось. Ложе почти не поцарапано, металл блестит гладко и маслянисто, никаких царапин или следов ржавчины. Марк взял это ружье в руки, и его привычная тяжесть пробудила множество воспоминаний. Он прогнал их. Там, куда он собирается, ему понадобится ружье, так пусть это будет хорошо знакомое оружие.
Судьба припасла здесь для него П-14, и к дьяволу воспоминания, решил он.
Он открыл затвор и в падающем через дверь свете всмотрелся в ствол. Канал ствола без повреждений, нарезка вьется мягкими спиралями, тоже без царапин и вмятин. Кто-то хорошо заботился об этом оружии.
— Сколько? — спросил он у приемщика, и глаза того за стеклами очков в стальной оправе превратились в безжизненные камешки.
— Это очень хорошая винтовка, — ответил он, — я много за нее заплатил. К ней прилагаются сто патронов.
* * *
Марк обнаружил, что изнежился в городе: через первые пять миль у него заболели ноги, а ремни оружия и ранца больно врезались в плечи.
В первую ночь он лег у костра и провалился в сон, словно его ударили дубиной, а утром сел со стоном — ноги, спина и плечи онемели.
Первое время он плелся как старик, но вот мышцы начали привыкать, и к тому времени как Марк достиг откоса и стал спускаться в прибрежную низину, он чувствовал себя уже хорошо.
Он держался подальше от Андерсленда и пересек реку в пяти милях выше по течению. Одежду, винтовку и ранец он нес на голове и вброд перебрался с одного песчаного берега на другой, обсох, лежа нагишом на солнце, растянувшись, как ящерица на камне, оделся и направился на север.
На третий день к нему вернулась привычная походка охотника, а ранец за плечами казался совсем легким. Идти было трудно, складки местности заставляли то подниматься, то спускаться, заставляя напрягать все мышцы, а из-за густого колючего кустарника постоянно приходилось петлять, теряя время и почти удваивая расстояние от одной точки до другой. К тому же трава высохла и была полна семян. Семена эти, острые, как копья, легко проникали в шерстяные носки и впивались в тело. Каждые полчаса приходилось останавливаться и вытряхивать их, и тем не менее Марк проходил по тридцать миль в день. В сумерках он пересек еще один из бесконечных хребтов высокогорья.
Ворота Чаки вдалеке почти сливались с вечерними облаками.
Заночевал он, расстелив одеяло на голой земле под колючей акацией, поужинал при свете костра сушеной говядиной и кукурузной кашей; ветки акации горели характерным белым пламенем и благоухали.
* * *
Генерал Шон Кортни стоял у тяжелого буфета из тика с его ярусами зеркал и рядами серебряных тарелок. В одной руке он держал вилку с ручкой из слоновой кости, в другой — шеффилдский нож.
Этим ножом он размахивал, подчеркивая свои мысли, когда обращался к сидевшим за столом почетным гостям.
— Я читал весь день, не смог уснуть и читал до полуночи. Поверьте мне, Ян, это выдающаяся работа. Исключительное по объему материала исследование.
