— Что ты тащишь меня, словно я мешок какой, — заворчал старый пастух. — Черт бы тебя взял!
— Я просто не хочу, чтобы ты упал, — объяснил Солиман.
— Скажите, а ничего другого, кроме этого фургона, у вас не нашлось? — спросил Адамберг, озабоченно оглядывая машину. — Ну, чтобы удобнее было путешествовать?
Камилла покачала головой:
— Знаешь, я уже привыкла.
— Понимаю, — кивнул Адамберг. — Я сам люблю этот запах. У нас в Пиренеях тоже так пахнет. Это овечий жиропот.
— Да, я знаю.
Полуночник прищурился, пытаясь что-нибудь рассмотреть в ночной темноте, его взгляд задержался на силуэте полицейского. Надо же, этот парень единственный, кто не жалуется на овечий запах в фургоне. Физиономия у него, прямо скажем, так себе, но с ним, пожалуй, стоит потолковать. Старик обошел грузовик и властным жестом подозвал Адамберга.
— Он хочет, чтобы ты подошел, — прокомментировала Камилла.
Адамберг приблизился к пастуху, а тот тем временем поправил шляпу и положил тяжелые ладони на посох.
— Послушай меня, парень, — обратился он к Адамбергу.
— Он, между прочим, комиссар, а никакой не парень, — сердито поправил его Солиман. — Комиссар!
— Что касается Массара, тут есть одна вещь, о которой девочка тебе наверняка не сказала, — не обращая на него внимания, продолжал Полуночник. — Он оборотень. У него на теле нет ни единого волоска, понимаешь?
— Да, я понял.
— Все волосы у него внутри. Когда схватите его, не церемоньтесь. Оборотень совладает с двадцатью крепкими мужчинами.
— Ладно.
— И еще кое-что, парень. В фургоне есть одно свободное место, в глубине справа. Можешь его занять.
— Спасибо.
— Но имей в виду, — предупредил старик и покосился на Солимана, — с нами молодая женщина. Надо уважать ее и уважать самих себя.
Чуть заметно кивнув в знак того, что разговор окончен, старик вскарабкался в фургон.
— «Гостеприимство, — провозгласил Солиман, — доброжелательное, сердечное отношение к гостям».
Камилла, усталая после девяти часов за рулем, тихо лежала, вытянувшись на кровати, и слушала, как за занавеской похрапывает Полуночник. Брезентовые полотнища на боковинах кузова были опущены, и в фургоне царила непроглядная тьма. По дороге машина основательно прогрелась, и сейчас внутри кузова было градусов на пять теплее, чем снаружи. Адамберг тоже спал. А может, и нет. Спал ли Солиман, она тоже не слышала. Раскатистый храп Полуночника заглушал звуки их дыхания. Адамберг, нимало не смутившись, занял четвертую койку, которую ему от всей души предложил Полуночник. Его предостережение никому не показалось странным: Полуночник играл в их маленькой компании роль священника; все, что он принимал или отвергал, было для остальных неписаным законом, и они делали вид, будто ему подчиняются. Адамберг сразу улегся спать, не создавая никому проблем. Он лежал на своей кровати, отделенный от Камиллы только узким проходом. Пятьдесят сантиметров — пустяк. Однако ей было даже спокойнее в непосредственной близости от Адамберга, чем с Полуночником и Солиманом, в особенности потому, что последний определенно проявлял беспокойство с самого отъезда из Экара.
Да, с Адамбергом ей, конечно, легче, ведь ничто куда проще, чем нечто. Ничто — это грустно, но просто и понятно. Протянув руку, она могла бы дотронуться до него. Не сосчитать, сколько часов она проспала, положив голову ему на плечо, и сон ее был крепок и безмятежен. Она даже вбила себе в голову, что этот мужчина ей идеально подходит, словно по волшебству, и с этим ничего не поделать. А сегодня его присутствие даже не смутило ее. Она предпочла бы, чтобы вместо него здесь спал Лоуренс. С канадцем ее связывали совсем иные отношения, нисколько не похожие на бурю страсти, с чего много лет назад началась их с Адамбергом совместная жизнь. Конечно, ее нынешние чувства гораздо скромнее, с примесью мелких подозрений и недомолвок. Однако Камилла давно уже не стремилась к идеалу. Она изменилась, и теперь к ней не так-то просто подступиться.
Полуночник перестал храпеть: должно быть, перевернулся на бок. Наконец-то короткая передышка. В тишине она услышала ровное дыхание Адамберга. Он тоже просто взял и заснул. У меня своя жизнь, у тебя своя. Вот что остается от великой веры, от великих страстей, — только спокойное, легкое дыхание.
Камилла, измученная тяжкими раздумьями, заснула поздно и проснулась только в девять. Она поспешно натянула сапоги, не касаясь пола босыми ногами, и выскользнула за брезентовую занавеску. Солиман лежал на кровати и, подперев голову рукой, усердно изучал словарь.
— А где остальные? — спросила она, налила себе кофе и уселась на кровать Полуночника, прикрикнув на пса: — Эй ты, Трикотажное Изделие, подвинься!
— Его зовут Интерлок, — поправил Солиман.
— Да, извини. Так где остальные?
— Полуночник пошел звонить своим овцам. Кажется, вчера старшая овца неважно себя чувствовала, у нее нога опухла. По-моему, это на нервной почве. Старик пытается поднять ей настроение. Когда во главе стада хромая овца, все идет наперекосяк.
— Как ее зовут, эту овцу?
— Ее зовут Джордж Гершвин, — ответил Солиман, поморщившись. — Это все Полуночник. Он хотел найти ей имя в словаре и ткнул наугад в статью из раздела имен собственных. А потом менять что-либо уже было поздно: что сказано, то сказано. Все и зовут ее просто Жорж. Как бы то ни было, нога у нее действительно опухла.
— А где Жан-Батист?
— Рано утром он сходил в полицию Сотрэ, а потом вернулся, сел в машину и поехал к другим полицейским, в Виллар-де-Ланс. Он сказал, прокуратура поручила им вести дело Серно, если я ничего не путаю. Он сказал, чтобы садились есть без него.
Адамберг вернулся в три часа. Солиман стирал белье в голубом тазике, Камилла сочиняла музыку, устроившись в кабине грузовика, Полуночник что-то тихо напевал, сидя на табурете и почесывая собаке голову. Адамберг некоторое время любовался на этот маленький кочевой табор. Ему было приятно к ним вернуться. Солиман первым вышел ему навстречу. Он проявлял еще большее рвение, чем накануне. Ему очень понравился этот полицейский, его странное лицо, его медлительность. Получше приглядевшись к нему утром, Солиман сообразил, что комиссар, внешне удивительно мягкий и открытый, не подчиняется ни людям, ни законам, ни условностям. Этим Адамберг напомнил ему Сюзанну и ее первобытный инстинкт независимости. Солиман проводил Адамберга до машины и рассказал ему о матери.
Юноша пристроился со своим тазиком поближе к комиссару, Полуночник, сидевший шагах в десяти от них, перестал мурлыкать песенку.
— Ну рассказывай, парень, — приказал он, — что за тварь перегрызла горло Серно?
— Очень большая собака или, возможно, волк, — ответил Адамберг.
Полуночник стукнул посохом о землю, словно в подтверждение своих пророчеств.
