Не важно, о чем думал окружной комиссар. Он разрешил эксгумацию. Адамберг чувствовал лихорадочное нетерпение и страх. Он не впервые проводил эксгумацию. Но идея открыть гроб покойного судьи внезапно показалась ему кощунственной и опасной. «Вы заходите слишком далеко, — сказал Данглар, — а я не камикадзе». Чего не хотел касаться Данглар? Насилия, надругательства, ужаса. Он не желал идти под землю за судьей, который мог утащить его в смертную тень. Он взглянул на часы. Через сорок шесть часов, не позднее.
XLVII
Нахлобучив на голову арктическую шапку и подняв воротник, Адамберг наблюдал издалека за подготовкой к святотатственным действиям. Шел холодный дождь и стволы деревьев на кладбище в Ришелье казались угольно-черными. Полицейские натянули вокруг могилы судьи красно-белую ленту, оцепив ее, как опасную зону.
Брезийон тоже приехал, что было удивительно со стороны человека, давно бросившего оперативную работу. Он стоял у могилы, прямой, в сером пальто с бархатным черным воротником. Адамберг подозревал, что Брезийон испытывает тайный интерес к чудовищному пути Трезубца. Данглар, разумеется, приехал, но держался в стороне от могилы, как будто хотел снять с себя всякую ответственность. Стоявший рядом с Брезийоном майор Мордан переминался с ноги на ногу под потерявшим форму зонтом. Это он посоветовал рассердить привидение, чтобы завязать бой, и теперь, возможно, жалел о своем совете. Ретанкур была без зонта и проявляла полную бесстрастность. Никто, кроме нее, не заметил Адамберга в глубине кладбища. Они обменялись взглядами. Все были молчаливы и собранны. Четыре местных жандарма отодвинули могильную плиту. Адамберг заметил, что она совершенно не пострадала от времени и блестела под дождем, словно на нее, как и на судью, не оказали никакого действия шестнадцать прошедших лет.
Земляной холмик рос медленно, мокрую землю было трудно копать. Полицейские дули на ладони и топали ногами, чтобы согреться. Адамберг чувствовал, как напряглось его собственное тело, он следил взглядом за Ретанкур, дышал в унисон с ней, как в ближнем бою.
Лопаты ударились о дерево. Комиссару показалось, что над кладбищем разнесся голос Клементины. Нужно ворошить листья в самых темных местах. Поднять крышку гроба. Адамберг знал: если тело судьи в ящике, он нырнет следом за ним в могилу.
Жандармы наконец закрепили веревки и теперь вытягивали наверх дубовый гроб, довольно хорошо сохранившийся. Жандармы принялись раскручивать винты, когда Брезийон жестом попросил их поднять крышку. Адамберг начал подбираться ближе, переходя от дерева к дереву, благо, всеобщее внимание сконцентрировалось на гробе. Он следил за клещами, слушал, как скрипит дерево. Наконец крышка оторвалась и упала на землю. Адамберг смотрел на безмолвные лица. Брезийон первым присел на корточки и протянул к гробу руку в перчатке. Взяв у Ретанкур нож, он сделал несколько надрезов и тут же встал. По его перчатке струился блестящий белый песок. Состоящий из твердых, острых, как стекло, кристаллов, текучий и неуловимый, как сам Фюльжанс. Адамберг бесшумно удалился.
Через час Ретанкур постучалась в дверь его номера. Счастливый Адамберг открыл и похлопал лейтенанта по плечу. Она села на кровать, и посредине образовалась впадина, как в гостинице «Бребеф» в Гатино. Как и в «Бребефе», она открыла термос с кофе и поставила на ночной столик два стаканчика.
— Песок, — улыбаясь, сказал он.
— Длинный мешок весом в восемьдесят три килограмма.
— Который положили в гроб после осмотра доктора Шуазель. Когда приехали из похоронного бюро, крышку уже заколотили. Как они реагировали, лейтенант?
— Данглар по-настоящему удивился, а Мордан внезапно расслабился. Вы знаете, как он ненавидит подобные представления. Брезийон почувствовал явное облегчение в душе. Возможно, он даже был доволен, но по нему разве поймешь. А вы-то сами что чувствуете?
— Я освободился от мертвеца, но мне на пятки наступает живой.
Ретанкур расчесала волосы и снова забрала их в короткий хвостик.
— Вы в опасности? — спросила она, протянув ему чашку.
— Теперь да.
— Я тоже так думаю.
— Шестнадцать лет назад я подошел близко, и над судьей нависла серьезная угроза. Именно поэтому он и запланировал свою смерть.
— Он все равно мог вас убить.
— Нет. Слишком много полицейских были в курсе дела, моя смерть могла обернуться против него. Он хотел одного — получить свободу рук, и он ее получил. После его смерти я оставил расследование, и Фюльжанс мог убивать без помех. Он бы так и поступал, не узнай я о случае в Шильтигеме. Лучше бы я не открывал газету — в тот понедельник, она привела меня сюда, превратив в убийцу в бегах.
— Газета очень даже пригодилась, — не согласилась Ретанкур. — Мы нашли Рафаэля.
— Но я не спас ни его, ни себя, зато предупредил судью. Он знает, что я снова взял след с момента его бегства из «Schloss». Вивальди дал мне это понять.
Адамберг сделал несколько глотков кофе, а Ретанкур кивнула, даже не улыбнувшись.
— Он великолепен, — сказал комиссар.
— Вивальди?
— Кофе. Вивальди тоже хороший парень. В этот самый момент, когда мы тут разговариваем, Трезубец, возможно, уже выяснил, что я «отменил» его смерть. Мы узнаем это завтра. Я снова встал на пути у этого человека, но схватить его не могу. Как не могу забрать Рафаэля со звездной нивы, где он кружит по орбите. Не могу обелить себя. Фюльжанс до сих пор держит ситуацию под контролем.
— Предположим, что он последовал за нами в Квебек.
— Столетний старик?
— Я сказала «предположим». Предпочитаю старика мертвецу. В таком случае, он не преуспел — ему не удалось вас свалить.
— Не удалось? Я на три четверти в зубьях расставленного им капкана, у меня осталось пять недель жизни на свободе.
— Что немало. Вы пока не в тюрьме, и вы все еще живы. Он у штурвала, но его корабль попал в бурю.
— Будь я на его месте, Ретанкур, в первую очередь освободился бы от легавого.
— Я тоже. А потому предпочла бы, чтобы вы носили бронежилет.
— Судья убивает вилами, трезубцем.
— Но для вас может сделать исключение.
Адамберг на мгновение задумался.
— Думаете, он может пристрелить меня без церемоний? Как экземпляр вне серии?
— Именно так. Вы думаете, речь все-таки идет о серии? Не о спорадических убийствах?
— Я много об этом размышлял, меня всегда одолевали сомнения. Непреодолимое влечение к убийству работает на более коротких, чем у судьи, волнах, его преступления совершаются с очень большими перерывами. У серийного же убийцы все происходит с точностью до наоборот. Трезубец не маньяк, убийства выверены, запрограммированы, разнесены во времени. Они — дело всей его жизни, и он не торопится.
— Возможно, судья поступает так намеренно — ведь вся его жизнь подчинена этой идее. Не исключено, что Шильтигем был его последним деянием. Или тропа в Халле.
