Он закрутил колпачок, сунул ручку во внутренний карман пиджака и закрыл глаза. Ровно пятнадцать лет прошло с того дня, как он забылся в коварной тени орехового дерева. Пятнадцать лет упорного труда, этого у него не отнять. Придя в себя, он излечился от аллергии на древесный сок, со временем научился справляться со страхами и скрутил себя в бараний рог, чтобы перестать дергаться. За эти пятнадцать лет паренек с впалой грудью, стыдящийся своей шевелюры, превратился в здорового телом и духом мужика. Он уже не тот закомплексованный идиот, которого носило по миру баб, лишившему его в итоге всяких эмоций и измотавшему своей сложностью. Очнувшись в тот день под ореховым деревом, он объявил забастовку, словно выбившийся из сил работяга, который до срока выходит на пенсию. Избегать опасных вершин, разбавлять водой вино чувств, растворять, дозировать, сводить на нет навязчивые желания. Он считал, что преуспел в этом, вдали от неприятностей и хаоса, добившись почти идеальной безмятежности. Безобидные, мимолетные связи, уверенный заплыв к цели, труд, чтение, стихотворчество, ну не прелесть ли?
Цели он достиг, его перевели в парижский уголовный розыск под начало комиссара Адамберга. Ему там нравилось, но он не переставал удивляться. Тут царил совершенно особый микроклимат. Под ненавязчивым руководством шефа полицейские занимались чем бог на душу положит, позволяли себе капризничать и дуться. При этом они добивались неплохих результатов, но скепсиса у Вейренка не убавлялось. Еще неизвестно, были ли эти успехи следствием особой стратегии или даром провидения. Последнее явно закрывало глаза на тот факт, например, что Меркаде, разложив на втором этаже подушки, спит там по несколько часов в день, ненормальный кот гадит на стопки чистой бумаги, а майор Данглар прячет заначку в подвальном шкафу. На столах валялись документы, не имеющие никакого отношения к текущему расследованию, вроде объявлений о недвижимости, списков покупок, статей по ихтиологии, личных упреков, геополитических обзоров, спектра радуги — чего только ему не попалось за первый месяц работы. И такое положение вещей, судя по всему, никого не волновало, разве что лейтенанта Ноэля, известного грубияна, который всех встречал в штыки. Уже на второй день Ноэль бросил Вейренку что-то оскорбительное по поводу его волос. Лет двадцать назад он бы заплакал, а сейчас ему было плевать с высокой колокольни или почти плевать. Лейтенант Вейренк сложил руки и уперся головой в стену. Неуязвимая сила свернулась в уютный клубок.
Что касается комиссара, то он с трудом вычислил его. На первый взгляд Адамберг не представлял собой ничего особенного. Он уже несколько раз сталкивался с невысоким типом со сложносочиненным рельефом лица, нервным телом и замедленными движениями, но ему даже в голову не приходило, что стоящий перед ним человек с затуманенным взглядом и в мятой одежде и есть тот самый — знаменитый или пресловутый — комиссар уголовного розыска. Острота зрения, судя по всему, не была сильной его стороной. С первого дня Вейренк ждал официальной встречи с ним. Но Адамберг, казалось, не замечал его, поглощенный бульканьем каких-то своих мыслей, никчемных или глубоких. Кто знает, может, год пройдет, пока комиссар обнаружит, что его полку прибыло.
Все остальные, правда, мигом сообразили, что появление новичка — редкая удача, и не преминули этим воспользоваться. Вот почему он нес вахту в чулане на лестничной площадке восьмого этажа — с тоски сдохнуть можно. По уставу его полагалось периодически сменять, и поначалу так оно и происходило. Но счастье было недолгим — один сменщик впал в депрессию, другой то и дело засыпал, остальные страдали клаустрофобией, нервными тиками и радикулитом. Так что лейтенант дежурил тут в гордом одиночестве, буквально приклеившись к деревянному стулу.
Вейренк вытянул ноги, насколько мог. Такова уж участь новичков, ничего не поделаешь. Благодаря стопке книг, карманной пепельнице, куску неба в форточке и ручке, которая наконец начала писать, он чувствовал себя почти счастливым. Разум в покое, одиночество под контролем, цель достигнута.
V
Ариана Лагард все усложнила, потребовав добавить капельку миндального сиропа в чашку двойного кофе с молоком. Но в итоге их все-таки обслужили.
— Как доктор Ромен? — спросила она, размешивая густую жидкость.
Адамберг развел руками:
— Он в прострации, в истоме. Как барышни в прошлом веке.
— Вот оно что. Ты сам диагноз поставил?
— Нет, он. Ни депрессии, ни патологии. Но он только и делает, что перемещается с одного дивана на другой, — то спит, то кроссворды решает.
— Вот оно что, — повторила Ариана и насупилась. — Ромен ведь энергичный человек и одаренный судебный медик. Любит свою работу.
— Да, но он в прострации. Мы долго ждали, прежде чем заменить его.
— А меня ты зачем позвал?
— Я тебя не звал.
— Мне сказали, что меня затребовал парижский уголовный розыск.
— Я тут ни при чем, но ты действительно появилась очень кстати.
— Чтобы выдрать этих парней из лап Наркотдела.
— Мортье считает, что это никакие не парни, а просто подонки, один из которых к тому же черный. Мортье — начальник Отдела по борьбе с наркотиками, и у меня с ним не сложились отношения.
— Поэтому ты не хочешь отдавать ему трупы?
— У меня трупов и так выше крыши. Просто эти — мои.
— Ты уже сказал. Давай подробности.
— Нам ничего не известно. Их убили в ночь с пятницы на субботу, у Порт-де-ла-Шапель. Следовательно, считает Мортье, это разборки наркодилеров. Мортье просто убежден, что чернокожие ничем, кроме наркоты, не занимаются и вообще непонятно, что умеют делать в этой жизни. К тому же у них след от укола на локтевом сгибе.
— Видела. Обычные анализы ничего не дали. Чего ты от меня ждешь?
— Покопайся и скажи мне, что было в шприце.
— Чем тебя не устраивает гипотеза о наркотиках? Порт-де-ла-Шапель — самое место.
— Мать черного верзилы уверяет, что ее сын к наркотикам не прикасался. Не употреблял, не торговал. Мать белого верзилы не в курсе.
— Ты еще веришь престарелым мамашам?
— Моя всегда говорила, что у меня голова как сито и слышно, как в ней со свистом гуляет ветер. И она была права. Я же тебе сказал — у них обоих грязь под ногтями.
— Как у всех горемык на блошином рынке.
Слово «горемык» Ариана произнесла безучастным тоном человека, для которого бедность — факт, а не проблема.
— Это не просто грязь, Ариана, это земля. А наши ребята вовсе не садовники. Они живут в полуразрушенных домах без света и отопления — город предоставляет их в таком виде разного рода горемыкам. Равно как и престарелым мамашам.
Взгляд Арианы уперся в стену. Когда она осматривала труп, ее глаза сужались и застывали, превращаясь, казалось, в окуляр точнейшего микроскопа. Адамберг не сомневался, что, исследуй он ее зрачки в эту минуту, он бы рассмотрел в них два четко прорисованных тела, белое в левом глазу, черное — в правом.
