– Опух ты, Прохор, а был такой красавец… – заключила она вслух.
Недоумение Прохора усилилось. Он заерзал, не зная, как себя вести.
– Я к тебе с допросом.
– Догадался, что не в гости, – пробормотал он.
– Подарок я принесла, – Ева бросила к его ногам открытую пачку сигарет. – Поднимешь потом, не дергайся.
Такие вещи не разрешались, хотя вполне допускались охраной тюрьмы. Еву Николаевну было трудно в чем-то заподозрить, она никогда не приносила на допросы нераспечатанные пачки.
– Давай еще раз пройдемся по августу прошлого года… К тебе приехал напарник… Из Тулы…
– Не напарник он мне, – быстро сказал Прохор.
– Чего ты ершишься, ты ведь уже сидишь. Да и не интересует меня твой напарник. Меня интересует его девушка, ну, помнишь?
– Обычная, платная, что в ней интересного?
– Как она себя вела?
– Ну, как… Как себя ведут эти, не знаешь, что ли? Пришла. Разделась.
– Что, прямо с порога – и разделась?
– Ну, не с порога, я еще спросил, чего белку привели?
– Это в каком смысле – белку?
– Это в смысле, что я блондинок не люблю, от них одни неприятности…
– То есть ты предпочитаешь брюнеток.
– Ну! – уже совсем не понимая, к чему клонит следователь, с удивлением откликнулся Прохор.
– Так… а тебе, значит, привели блондинку… Что ж этот, из Тулы, не знал, что ты любишь брюнеток?
– Почему… Кот знал, да только ему было не до выбора… А что она сделала?
– У Кота было мало времени? – Ева пристально смотрела в глаза Прохору.
– Для чего… мало? – он стал потеть.
– Чтобы выбрать тебе брюнетку…
– Да он себе ее привел, говорит, удачно так дело вышло… Да что она сделала-то? Надо, говорит, оттянуться…
Ева расслабленно откинулась на спинку стула, закинула ногу на ногу. Прохор, шумно сглотнув, уставился на ее ноги.
– А что, Прохор, если б Кот привел такую… Ну, как я, к примеру, темную, не соплячку, а с пониманием мужских проблем…
– М-м-м, – Прохор, почувствовав неладное, заерзал, вытер лоб рукой. – Вы в этом смысле – не товар.
– Это почему я не товар? – Ева резко выпрямилась. Прохор от неожиданности дернулся.
– Ну не товар, и все. Умная больно… и потом, надо себя подать, нет, я не пойму, что это за допрос такой?!
– Да, Прохор, ты меня просто заводишь. У меня теперь такая манера вести допрос. Ну так как, запал бы ты на меня?
Прохор зажмурился и сильно задергал головой из стороны в сторону.
– Да не дергайся ты, смотри, что у меня есть.
Ева достала из сумки апельсин. Приложила его ко лбу, провела вниз по лицу по линии носа и рта. Опустила под подбородок и стала раскручивать на груди.
– Это апельсин, – произнесла она шепотом.
Прохор смотрел, открыв рот, и не шевелился.
– Просто апельсин, а смотри, что я делаю. – Ева Николаевна спустила апельсин вниз по животу и, расставив ноги, запрятала его под юбку, а ноги сжала. – А теперь – фокус!
Она расставила ноги. Апельсин лежал между ее ног, словно в черном гнезде из темных колготок и синей форменной юбки.
Прохор вскочил со стула, сделал два шага. Его замусоленные просторные брюки оттянулись под животом и словно волокли его вперед за невидимую рукоятку. Он успел заметить повязку на одной ноге Евы. И странно, даже успел подумать, что так, вероятно, баба и прячет пушку, если… надо…
Охранник у монитора заметил неладное еще в начале допроса, позвал старшего. Вдвоем они смотрели на изумленное лицо Прохора.
– Чегой-то он уставился, как на привидение. Она же вела его дело. Смотри, потеет, черт. А что она делает?
– Техника не доработана. Надо бы видеть всю камеру.
– В Бутырке видят всю камеру, так с мордой проблема, морды не видно вообще.
– Зато здесь морда в полный рост. Раскручивает его, ишь, нервничает. Она мастер раскрутки, вроде говорит, говорит о чем-то, а потом так ненароком… Что это у него в штанах? В чем дело?! Ищенко! В камеру! – крикнул старший через коридор. Ищенко бросился к двери одновременно с выстрелом.
С Евой Николаевной случилась истерика, ее кое-как успокоили, вызвали машину и отправили в Управление. Прохор все еще лежал в допросной камере с аккуратной дырочкой во лбу. На полу валялась открытая пачка сигарет, оранжевый апельсин и стреляная гильза.
– Он все еще стоит… Он все еще стоит, – повторял без конца охранник, стоя возле трупа, иногда для разнообразия добавляя, что лично обыскал и осмотрел следователя.
Хорватый приехал в Управление сразу после Евы Николаевны, ему позвонили из тюрьмы. Ева сидела у себя в кабинете, размазывая по лицу слезы. На столе лежал ее браунинг. Увидев Хорватого, она встала по стойке «смирно» и заявила, что ей позарез нужен психолог.
Среда, 16 сентября, утро
Еву разбудил телефонный звонок. Она сонно пошарила рукой по полу, потом поняла, что телефона у кровати нет. Не открывая глаз, прошла босиком в кухню.
«Какой придурок звонит? – она вытаращила глаза в полумраке, разглядела 4.30 на электронных часах. – В полпятого утра!»
Телефон настойчиво и приглушенно продолжал трезвонить где-то рядом, но в кухне его не было.
«И кто это у нас такой терпеливый, ты подумай, какой лапочка, ждет и ждет». Ева включила свет в ванной, телефон ударил в глаза ярким красным пятном на белом кафеле пола.
– И что такое случилось? – она не сразу взяла трубку, ей казалось, что все, последний звонок, но телефон стойко надрывался.
– Беда случилась у меня, детка. Большая беда, – голос был глухой и спокойный.
– Ноль два – милиция, ноль три – «Скорая помощь», – Ева не узнала голос и успокоилась. Со злостью грохнула трубкой.
«Ставлю два к одному, сейчас зазвонит снова».
Прошло пять минут.
– Два ноль в твою пользу, – сказала Ева телефону, выключила свет и побрела в комнату, уговаривая себя заснуть.
Телефон зазвонил, когда она, повертевшись как следует, избила подушку и затихла.
– Так нечестно! – Ева быстро прошла в ванную, взяла аппарат, прижимая трубку, притащила его в кровать.
Телефон прозвонил пятнадцать раз.
– Слушай, ты кто, а? – Ева говорила ласково.
– Беда у меня, понимаешь. Друга моего застрелили. Сучара одна ментовская.
Тишина. Ева слышит громкое дыхание.
– А что ты так дышишь, простыл?
– Чего? – Голос растерялся.
