– Как же, как же, – сказал Лужин. – Было бы странно. Если бы
не. – Он во весь рот улыбнулся и опять защелкал зубами.
– Значит, вам все известно?
– Да. Разумеется. Все. Абсолютно.
– Я так и думал, – потряс головой Ермолкин. – Но прошу вас
отметить, что я сам явился с повинной.
– Да, – сказал Лужин. – Конечно. Отметим. Всенепременно. Где
заявление ваше?
– Заявление? – растерялся Ермолкин. – Я. Собственно. Думал.
Что. Устно. – Он не заметил, как тут же заразился лужинской манерой говорить.
– Увы, – сказал Роман Гаврилович. – Мы. Любим. Чтобы все. На
бумаге. Поэтому. Я вас прошу.
Он схватил Ермолкина за локоть и повел к выходу.
– Там. Девушка. Секретарь. Возьмите. У нее. Лист бумаги и
изложите все коротко, но подробно. Как сказал пролетарский великий.
Человеческих душ инженер. Чтоб словам было тесно, а мыслям… Как?
– Просторно, – подсказал Ермолкин.
– Вот именно, – засмеялся и защелкал зубами Лужин. –
Просторно чтоб было. А потом заходите. А пока. Извините. Дела. Чудовищно занят.
– И, распахнув перед Ермолкиным тяжелую дверь, сделал ручкой. – Прошу.
Ошеломленный Ермолкин вышел в приемную. Тут нос к носу
столкнулся он с женщиной деревенского вида и в ней сразу узнал ту самую
посетительницу, после визита которой и начались у него все неприятности. «Вот
оно что! – поразился Ермолкин. – Значит, все было подстроено. Как тонко! И как
хитро!»
– Здравствуйте, – улыбнулся ей Ермолкин. – Вы меня помните?
– Помню, – сказала Нюра, насупившись.
Она поняла, что этот убийца маленьких детей пришел сюда не
случайно. Очевидно, он уже предупредил о ее появлении. Она даже попятилась к
дверям, но тут из своего кабинета выглянул Лужин и, увидев Нюру, спросил:
– Вы ко мне?
– К вам, – ответила Нюра.
– Войдите.
И Нюра вслед за Лужиным скрылась за дверью. Ермолкин долго
смотрел на дверь, затем, опомнившись, подошел к секретарше, грудастой женщине в
форме с двумя треугольниками в петлицах и со значком «Ворошиловский стрелок».
Ермолкин попросил у нее бумаги, сел к стоявшему в дальнем углу столу для
посетителей, вынул из кармана самописку, потряс ею, пока чернила не брызнули на
пол, и так начал свое печальное повествование:
«С большим трудовым подъемом встретили труженики нашего
района…»
Тут Ермолкин остановился.
«Что я пишу? – подумал он. – С каким трудовым? Какие
труженики? Что встретили?»
За долгие годы службы в печати все свои статьи, заметки,
передовые и фельетоны начинал он этой фразой и никогда не ошибался. И всегда
фраза эта была к месту, от нее легко было переходить к развитию основной мысли,
но в данном случае… Старый газетный волк, шевеля толстыми, как лепешки, губами,
смотрел на начальную строку и постепенно сознавал, что он, умеющий писать что
угодно на любую заданную тему – о трудовом почине, о соцсоревновании, о стрижке
овец и идеологическом единоборстве, – совершенно не находит никаких слов для
описания действительного происшествия, свидетелем, или участником, или, точнее,
виновником которого ему довелось быть.
Зачеркнув написанное, Ермолкин стал обдумывать новое начало,
когда в коридоре послышался приближающийся грохот сапог и в приемную вошли три
человека – двое военных и между ними один штатский в темно-синем костюме.
– Роман Гаврилович у себя? – спросил один из военных у
секретарши.
– Он занят, – сказала она.
– Подождем.
Они сели на стулья вдоль стены – штатский посредине, а
военные по бокам. Военные застыли с неподвижными лицами, штатский же, наоборот,
проявлял ко всему, что он здесь видел, живейшее любопытство. Он с интересом
разглядывал приемную, секретаршу и Ермолкина. Ермолкин, в свою очередь, тоже
исподтишка поглядывал на штатского. Это был высокий, средних лет человек
начальственного вида. Держался он так, словно хотел показать, что попал сюда
случайно, по недоразумению, которое вот-вот разъяснится, и те, кто привел его
сюда, будут строго наказаны.
Глава 17
Следует отметить, что Ермолкин и Нюра попали к подполковнику
Лужину в самое неподходящее, а может, наоборот, в самое подходящее время –
Лужину было, в общем-то, не до них. Только что из Центра поступила депеша,
смысла которой Лужин не мог понять даже после расшифровки.
«Рамзай,
[1] – говорилось в депеше, – ссылаясь на сведения,
полученные от немецкого посла Отто, сообщает из Токио, что в районе Долгова
приступил к активным действиям личный агент адмирала Канариса.
[2] по кличке
Курт, прежде законсервированный
[3] Судя по косвенным показателям, имеет доступ
к секретам государственной важности. Уточняющих данных пока не имеется.
Учитывая стратегическое положение Долгова и тот вред,
который может быть нанесен в результате утечки важнейшей информации, тов.
Лаврентьев
[4] приказал принять все необходимые меры и в семидневный срок
выявить и обезвредить шпиона. Ответственность за исполнение приказа возложена
на вас лично».
Лужин был ошарашен.
На подведомственной ему территории и раньше попадались
шпионы, но всех их либо придумывал сам Лужин, либо его подчиненные. Можно было
предположить, что этого Курта выдумали там, в Центре, но ведь не спросишь,
выдумали они его или он настоящий. Несведущему человеку может показаться: какая
разница? А разница существенная. Потому что выдуманного Курта можно найти в две
минуты: хватай любого, назови его Куртом и – в кутузку. А если он настоящий…
Вот с настоящим работать было труднее. Опыта не хватало.
