– Удвоем, без мужеской помощи, будем перебиваться с хлеба на
воду, будем с голоду помирать, в чистом поле будем мокнуть и мерзнуть, не имея
крыши над головой…
– Вай-вай-вай! – завопил Гладышев. – Да что ж ты такое
орешь? Я ж тебе избу оставляю ладную, теплую, прошлым летом перекрытую. И что
ты мене допрежь время хоронишь? Я ж ни у чем не виноватый, авось еще
разберутся, увидят, что я свой человек, почти что из бедняков, в колхоз вступил
одним из первейших. Разберутся, слышь, Афродита, верно говорю тебе, разберутся,
отпустят.
– А-ай! – безнадежно убивалась Афродита. – Оттеда не
отпущают!
Закипела в печи пшенная каша, выбежала, залила угли. Из печи
повалил пар вперемежку с дымом.
– Ты бы, чем мужа хоронить вживе, за чугунком последила! –
закричал Гладышев и, схватив ухват, сунулся в печку.
Афродита продолжала реветь, причитая, детским басом вторил
ей голый Геракл.
На крик шаром вкатилась Нинка Курзова.
– Чего это у вас? – спросила она, зыркая по избе заплывшими
глазками. – Ой, батюшки, Матвеич, живой. А я-то думаю, чего это Афросинья твоя
голосит, уж не ты ли преставился. Ты же давеча жалился, что ноги на погоду
крутит, и с лица бледный был. Меня еще Тайка пытает, чего, мол, Фроська у себя
голосит, а я говорю, не иначе как Матвеич преставился.
– Уйди отсюда! – закричал Гладышев и двинулся к Нинке с
ухватом. – Мы ишо поглядим, кто из нас преставился! – и поднял ухват над
головой.
– Фулюган! – взвизгнула Нинка и, руками оберегая живот,
задом вышибла дверь.
А там на гладышевский забор вся деревня опять навалилась в
любопытном молчании.
– Ну, чего там? – подступились к Курзовой бабы.
– Ой, бабы, и не пытайте! – замахала Нинка руками. – Наш
огородник Фродиту свою учит ухватом, и мне чуть не попало, бьет прямо наотмашь.
– Эка невидаль, – сказала Тайка Горшкова. – Я-то думала, и
взаправду помер, а то ухватом.
– Чай, его жена, так и поучить можно, – подтвердила и баба
Дуня.
– Вестимо дело, жену кто ж не учит, – отозвалась продавщица
Таисия.
Народ расходился разочарованно.
Но на другой день еще одна новость всколыхнула деревню –
пропал Гладышев. Выписали полевой бригаде крупу и капусту, Шикалов приехал на
склад получать, а кладовщика нет. «Спит небось», – решил Шикалов и повернул
лошадь к Гладышеву. А там Афродита в слезах. Ночью, говорит, Кузьма Матвеевич
ушел, скрылся в не известном никому направлении и записку оставил. Записку
Афродита предъявила Шикалову. «Так сложилися обстоятельства, – сообщал в
записке ушедший, – что ухожу навсегда не от тебя, а из своей неудачной жизни.
Лихом не поминай, а сына воспитай так, чтобы стал он преданным большевиком
партии Ленина – Сталина, наподобие Павла Корчагина, Сергея Лазо и других
равноценных героев. А если пойдет по научной части, то и мое дело, может быть,
завершит, чего я не докончил. Засим остаюсь преданный вам, с приветом, ваш
покойный законный супруг Гладышев Кузьма».
Всей деревней обшарили соседний лесок, думали, может, где на
суку удавился – не нашли. Шикалов на лошади мотался к водяной мельнице
(двенадцать километров вниз по течению Тёпы), надеялись, что тело к запруде
прибило, и то без толку. Вызвали из района уполномоченного, тот приехал не
сразу и с большой неохотой. Составил акт и ругался, что, мол, в военное время,
когда люди десятками тысяч гибнут за родину, приходится еще всякими
самоубийцами заниматься. Прошло еще несколько дней, и новые события заслонили
собой такой незначительный факт, как смерть одного из рядовых колхозников.
Глава 21
Исчезновение столь важного свидетеля Филиппов воспринял как
очень досадное происшествие. Тем не менее он проявил максимальную активность,
вызывая свидетелей одного за другим. Но те вели себя очень странно. Зинаида
Волкова, получив повестку, залезла на печь и впала в невменяемое состояние. Муж
Зинаиды, опасаясь последствий, согнал ее оттуда ухватом, выволок на двор, а
потом, как козу, хворостиной гнал все семь километров до самого места.
– Ты не боись, – убеждал он ее по дороге. – Они тоже люди и
плохого тебе не хотят. Лишнего не болтай, а что видела – скажи.
– Ничего не видела, ничего не слышала, ничего не знаю.
Он сдал ее с рук на руки вышедшему на звонок дежурному. Тот
пропустил Зинаиду вперед, и она пошла по зигзагообразному коридору, слепо
натыкаясь на стены.
Волков остался ждать. Он сомневался, что сможет дождаться,
но все же остался, не зная, как быть дальше. Ему жалко было терять Зинаиду,
потому что она была здоровая и приносила большую пользу в хозяйстве. И в
колхозе работала, и на своем участке, и за всеми пятью детьми успевала
ухаживать, держала их в чистоте и порядке. «Баб-то, конечно, по военному времю
много свободных, – размышлял счетовод, – да такую, как Зинаида, днем с огнем не
найдешь. А ежели и найдешь, так та, которая себе цену знает, нешто пойдет за
мужика, у которого пять детей и одна рука. И одно дело еще, что она пойдет, а
другое дело, как робяты к ней отнесутся. Ведь, как ни крути, а детям-то не все
едино, будет у них родная матерь или тетка чужая».
Сам того не заметив, стал он размышлять вслух и, загибая
пальцы на своей единственной руке, подсчитывать положительные качества Зинаиды
и безусловно отрицательные той неизвестной женщины, которая займет ее место. Но
пальцев было всего пять, а положительных качеств у Зинаиды гораздо больше, а
еще больше отрицательных качеств у той неизвестной.
Пошел мелкий дождь. Волков достал из-за пазухи драный мешок,
сложил его капюшоном, надел на голову и встал, собираясь уходить. И тут он
увидел Зинаиду. Она только что спустилась с крыльца и стояла, глядя прямо перед
собой, и шарила в воздухе руками, как бы в поисках невидимого препятствия.
Волков спохватился, подбежал к жене и встал перед ней, широко улыбаясь. Но она
отстранила его и неверной походкой пошла прямо через площадь, хотя идти надо
было совсем в другую сторону. Обогнав Зинаиду, Волков снова встал перед ней, но
она опять его отстранила и пошла, словно придерживаясь прямой, невидимой
Волкову линии.
– Ты чего это, Зина? – Волков схватил ее за рукав. – Аль не
признаешь? Это ж я, Константин, муж твой.
Зинаида остановилась, но лицо ее ничего не выражало, а глаза
смотрели куда-то мимо.
– Пойдем домой, – решительно сказал счетовод и потащил ее за
собой. И она шла туда, куда он ее тащил, и поворачивала туда, куда он ее
поворачивал. Пока шли по городу, он не задавал ей никаких вопросов, а как вышли
в поле, не выдержал.
– Чего было-то?
