– Да, это мне некоторые уже говорили, – печально согласился
Фигурин. – В том числе и врачи. Но где они? Нет, вы не подумайте, я не обидчив,
вы меня хоть горшком назовите, мне все равно, но ведь я представляю собой некую
известную вам организацию, и оскорблять ее я вам не рекомендую. Это может лишь
ухудшить ваше и без того затруднительное положение. Сейчас вас отведут в
камеру, и вы там в спокойной обстановке сосредоточьтесь, подумайте, а потом
поговорим еще. И пожалуйста, не проявляйте излишнего упрямства, потому что наши
люди бывают порою грубы.
Ревкина увели в камеру и поместили среди разных преступников,
что больно задело его самолюбие.
Глава 35
Ночью он впал в истерику, бился головой о железную дверь
камеры и никак не хотел внять уговорам надзирателя, что после отбоя шуметь не
положено. Водворенный же в карцер, он и вовсе помешался и грозился послать
телеграмму лично товарищу Сталину, но к утру затих и смирился.
Утром он попросился к Фигурину и там в его присутствии
собственноручно записал свои показания. «В контакт с международной реакцией, –
написал он, – я вступил в Лондоне. Мы провели несколько тайных встреч, на
которых присутствовали Троцкий, Чемберлен и шеф гестапо Гиммлер. На этих
встречах мы обсуждали разнообразные коварные планы, как то: диверсии, саботаж и
вредительство. Во исполнение этих планов, будучи секретарем райкома, я ввел в
бюро райкома лиц, враждебно относящихся к советскому строю, и по рекомендации
всемирной буржуазии направлял их деятельность на развал сельского хозяйства,
резкое уменьшение продуктивности животноводства и снижение жизненного уровня
трудящихся до минимальных пределов, с тем чтобы вызвать недовольство среди населения
и, может быть, даже бунт. Последняя цель, однако, достигнута не была».
Записав эту абракадабру, Ревкин надеялся, что вышестоящее
начальство поймет абсурдность выдвинутых Фигуриным обвинений, но этого, судя по
дальнейшему развитию событий, не произошло.
Фигурин, прочтя показания, даже похвалил Ревкина.
– Вы очень хорошо пишете, – сказал он. – Богатая фантазия,
хороший слог. Из вас мог бы получиться вполне приличный писатель.
К удивлению и тайной радости Ревкина, Фигурин не заметил в
показаниях никаких противоречий и копию протокола отправил вверх по инстанциям.
Ревкин ждал результата с нетерпением и даже не без злорадства. Позднее он
узнал, что показания и «наверху» были приняты с удовлетворением. Роман
Гаврилович Лужин сказал о показаниях Ревкина: «Чудовищно интересно». Потом
подумал и Чемберлена вычеркнул, сказав, что упоминать представителя
Великобритании, союзника по антигитлеровской коалиции, сейчас, пожалуй, не
стоит. Вместо Чемберлена Лужин вписал Чонкина, которого Ревкин должен был признать
своим главарем и который, в свою очередь, через какого-то Курта был связан с
германским верховным командованием. Ревкин неожиданно оскорбился. Он согласен
был считаться крупным преступником, но отказывался признать себя подручным
какого-то Чонкина. Когда же его как следует побили, он и вовсе заартачился,
озлобился, стал вести себя вызывающе. И вообще отказался от прежних своих
показаний. Ему напоминали, что партия его вырастила, бесплатно учила, лечила,
кормила, одевала и обувала, но он проявил полную неблагодарность и кощунственно
написал: «С 1924 года состоял в преступной организации, называемой ВКП(б),
занимал ряд руководящих постов и совместно с другими членами этой организации
наносил максимальный вред стране и народу».
Прочтя это заявление, майор Фигурин тут же отправил Ревкина
на психиатрическую экспертизу, где врач, хорошо знакомый с медицинской
доктриной майора, определил:
«Больной Ревкин А.Е., сорок лет.
Психоневрологический статус:
Сознание нарушено до степени оглушенности.
Обоняние сохранено.
Острота и поля зрения не нарушены, глазные щели D = S,
движение глазных яблок в полном объеме, зрачки обычной величины и формы,
фотореакции живые, D = S, реакции на конвергенцию и аккомодацию сохранены.
Иннервация мимических мышц лица сохранена, D = S, легкая
девиация языка влево.
Глотание, фонация и артикуляция не нарушены, нёбный и
глоточный рефлексы сохранены, рефлексов орального автоматизма нет.
Асимметрия лица D < S.
Походка не нарушена, синкинезий нет, пробу Мингацини-Барре
выполняет удовл., D = S. Коленные и ахилловы оживлены, D = S.
В позе Ромберга неустойчив, имеются явления гемибаллизма,
псевдобульбарного синдрома, паллидарного и интенционного тремора, каталепсии и
адиадохокинеза.
Болевая, температурная, тактильная чувствительность не
нарушены.
Больной находится в мрачном, подавленном состоянии,
необщителен, на вопросы о жалобах отвечает: «Жалуюсь на незаконный арест», на
другие вопросы отвечает неохотно, но потом возбуждается, вскакивает со стула,
кричит, требует оставить его в покое. В некоторых случаях все же проявляет
желание контакта с врачом, объясняет пространно и путано, что в прошлом занимал
крупную должность, «руководил целым районом», был «солдатом партии», был
«предан своему народу», «пользовался авторитетом» и т. д. Но потом на службе у
него якобы завелись враги и завистники, которые метили на его должность и
потому строили против него всякие козни, приведшие его в конце концов в тюрьму.
Утверждает, что до ареста замечал за собой слежку. Говорит, что следствие якобы
вымогает у него ложные показания против себя самого, действуя угрозами и
физическим насилием. Время от времени начинает плакать, грозить, что «дойдет до
самого Сталина». Некоторые газетные сообщения, не имеющие к нему никакого
отношения, считает направленными против него лично. Иногда бред теряет
видимость логичности, появляются фразы о преимуществе круглых голов перед
длинными и т. д. О советской власти говорит, что служил ей верой и правдой, а
теперь разочаровался.
Диагноз: Больной страдает параноидной формой шизофрении,
развившейся на почве длительной ненависти к советскому строю и сопровождающейся
бредом величия и преследования. Прогноз сомнительный. Лечение симптоматическое.
Противопоказаний к содержанию под стражей не имеется».
Поскольку Ревкин тоже оказался хотя и не такой, как Чонкин,
но все-таки достаточно важной фигурой, было приказано выделить отдельную камеру
и ему. Начальник тюрьмы старший лейтенант Курятников, не придумав ничего
лучшего, поместил бывшего секретаря в одной камере со своей коровой и вынужден
был мириться с тем, что Ревкин по ночам украдкой отсасывал у нее молоко.
