– Ладно. – Сталин был растроган. На щеке его блестела слеза.
Он погладил ладонью вспотевшую лысину Лаврентия Павловича. – Ладно. Это я так.
Просто хотел тебя немножко проверить. Настроение, понимаешь, плохое. Сижу здесь
как крот. – Сталин встал, подошел к глобусу. – А немцы, вот они уже где. Вот.
Совсем близко. Как ты думаешь, Лаврентий, Москву, наверное, придется сдавать?
– Нет, – сказал Лаврентий, отряхивая колени, – не придется.
Теперь не придется.
– Теперь не придется? – прищурился Сталин. – А что же теперь
такое случилось, что теперь не придется?
– А вот я тебе сейчас кое-что покажу, – сказал Лаврентий,
расстегивая портфель и вынимая папку с шелковыми тесемками. – Ты же понимаешь,
я бы не решился беспокоить тебя в столь позднее время по пустякам. – Он поднес
папку и положил ее на край стола. – Вот, – сказал он торжественно, – дело князя
Голицына.
– Голицына? – удивился Сталин.
– Князя Голицына, – повторил Берия, ставя ударение на слове
«князя». – Обширнейший заговор. Мои ребята поработали. Постарались. Да ты сам
почитай. Ты сам все увидишь.
– Некогда мне читать, – покосился на папку Сталин. – Изложи
кратко.
– Хорошо. Очень кратко. Представь себе один ничем не
примечательный летний день незадолго до начала войны. Глухая русская деревня. У
них, у русских, все деревни глухие. Солнышко светит, птички поют, розы… Нет, не
розы… картошки цветут, бабочки… – Лаврентий изобразил полет бабочек, – летают.
И вдруг что-то совсем большое, что-то совсем не бабочка – самолет.
Берия помолчал, давая слушателю вжиться в картину.
– Слушай, Лаврентий, – поморщился Сталин. – Ты мне про
бабочек не рассказывай. Про бабочек я могу позвать кого-нибудь другого, он мне
лучше расскажет. Ты мне давай суть.
– Хорошо, – согласился Берия. – Даю суть. Представь себе
город Берлин, канцелярия рейхсфюрера, Гитлер сидит в своем кабинете. И
размышляет над планом «Барбаросса». Он собирается напасть на Советский Союз, но
понимает, что дело это опасное. Потому что Германия, конечно, сильное
государство, но Советский Союз сильнее. У меня, думает он, есть пушки, танки и
самолеты, но у него, у тебя то есть, тоже есть пушки, танки и самолеты. Значит,
надо рассчитывать не только на силу, а на неустойчивое (по его, конечно,
мнению) внутреннее положение. Новый строй, по его мнению, в России еще
недостаточно укрепился. Русский народ, воспитанный на традициях самодержавия,
хочет, чтобы у него был царь, был помещик, чтобы помещик ему говорил: «Ты вот
здесь вспаши, ты вот это посей и, когда соберешь урожай, половину дай мне, а
половину сам можешь скушать». И вот этот Гитлер обращает внимание на всяческих
недобитков в виде бывших дворян, в виде бывших царских приспешников. И находит,
кроме прочих, князя, под которым можно собрать всех недовольных нашим строем,
объединить их, подготовить к борьбе против советской власти. И вот незадолго до
войны этот самый Голицын под видом простого красноармейца прибывает на самолете
в деревню Красное в этом примерно месте, – Берия ткнул пальцем в глобус, – поселяется
у одной местной женщины и начинает плести свою паучью сеть. План его прост и
понятен: дождаться, когда Гитлер кинет на нас свои девяносто дивизий,
подготовить восстание и в нужный момент по сигналу из Берлина ударить нам в
спину. Таким образом он надеется оттянуть часть наших сил с фронта, раздробить
их и затем…
– Хватит! – резко перебил Сталин. – Ты говоришь так, как
будто тебе самому это нравится. Где он сейчас, этот князь?
– Будь спокоен. Сейчас он в надежных руках, – сказал Берия и
показал два своих кулака.
Сталин положил трубку на стол и, заложив руки за спину,
прошелся по кабинету.
– Голицын! Князь Голицын! – бормотал он почти про себя.
Берия знал, что делал. Он знал, что Сталину сейчас, как
никогда, нужен кто-то, на кого можно было бы возложить вину за неудачное начало
войны.
– Да, – сказал Сталин, подумав. – Я всегда знал, что один
внутренний враг опаснее ста внешних врагов. Я всегда указывал, что бывшие
эксплуататоры и дворяне никогда не смирятся с историческим своим поражением. Но
видно, я слишком доверчив, я не мог себе даже представить, что эти люди так
ненавидят новый строй, так ненавидят новую Россию, что готовы выступить против
нее в союзе с ее злейшим врагом. Ну что ж, Лаврентий, враги бросают нам вызов,
мы его примем. На примере этого Голицына мы покажем народу, чего хотят эти
капиталисты и эти помещики. И на этом же примере мы покажем капиталистам и
помещикам, что народ наш любит советскую власть и не хочет их возвращения. И на
этом же самом примере мы покажем бесноватому фюреру, что он зря рассчитывает на
этих мелких прислужников, они ему не помогут.
Он взял ручку и на первом листе дела князя Голицына своим
мелким, но четким почерком начертал:
«Князя Голицына и сообщников судить показательным судом с
освещением в прессе. Не знаю, как для других, но для князя Голицына, думаю,
расстрел не будет слишком суровым наказанием по законам военного времени.
И. СТАЛИН».
Глава 40
Старожилы запомнили, что в тот вечер в деревне страшно выли
собаки. Они выли, скулили, лаяли и метались на привязи, словно хотели своих
хозяев о чем-то предупредить. Счетовод Волков обратил внимание на поведение
своего Джека и даже подумал, что дело нечисто, что зря собака так волноваться не
будет. Волков посмотрел на небо, оно было ясное, со звездами, но без луны.
Невидимый во тьме самолет монотонно сверлил в небе дырку, прерывистый звук
мотора казался обычным, мирным. Счетовод послюнил и поднял вверх палец, пытаясь
определить направление и силу ветра, но ни силы, ни направления не было. Волков
постоял, покурил, помочился под яблоней, а потом, прежде чем застегнуть
ширинку, долго подпрыгивал.
Джек по-прежнему рвался с цепи, лаял, завывал и даже как
будто плакал.
– Но-но, не балуй! – прикрикнул на него хозяин и дал псу
сапогом в морду.
Тот заскулил, завизжал, забился в будку и стал выть оттуда.
«Да, – подумал Валков, – чтой-то это да значит».
В двадцатых годах во время службы в Туркестанском военном
округе случилось ему быть свидетелем сильного землетрясения, и тогда тоже вот
так же волновались и выли собаки. Но в широтах, где проживал ныне однорукий
счетовод, стихия вела себя смирно, ничего страшнее буреломов и незначительного
выхода Тёпы из берегов отродясь не бывало.
Не зная, как объяснить поведение животного, Волков вернулся
в избу.
