– У меня важная встреча по делам.
– Это ночью-то? Интересно, что за дело такое.
– Клиента охранять, – ответил Тул.
Синие глаза Морин заискрились:
– Это так интересно, Эрл. Ты каких людей охраняешь? Сановников? Дипломатов? Нет, наверное, дельцов от шоу-бизнеса, точно.
– Не то чтобы.
– А. – В ее голосе послышалось разочарование.
– Щас я доктора охраняю, – сообщил Тул, хотя сам считал, что с Чазом Перроне это просто халтура.
– Доктора? Вот это да!
– Тока он людей не лечит. Он это, типа, ученый.
– Наверное, очень важный человек, раз ему нужна личная охрана, – сказала Морин.
– Я б тебе порассказал.
– Он сейчас с тобой? Мне бы хотелось с ним встретиться.
– Он не чтоб хорош, – возразил Тул, – чесслово. Много о себе думает, но, етить, у ниггеров и мексов, которые для меня помидоры собирали, куда больше мозгов, чем…
Костлявый кулак Морин выстрелил Тулу прямо под дых. Он согнулся вдвое и выдохнул, как спустившее тракторное колесо.
– Эрл! Как тебе не стыдно! – воскликнула она. – Никогда не говори при мне таких отвратительных слов.
Он вцепился в перила кровати и медленно выпрямился.
– Что бы сделала твоя мама, – гнула свое Морин, – если б она была жива и это услышала?
– Она меня научила, – прохрипел он. – Она и папаша.
– Тогда им тоже должно быть стыдно. Вот, возьми, – она взяла со столика бумажный стаканчик, – попей воды. Полегчает.
– Етить, – сказал Тул и присосался к стакану. Чокнутая старуха его ударила. За всю свою жизнь он не мог припомнить случая, чтобы кто-нибудь врезал ему и не получил сдачи. Однажды он чуть не покалечил парочку несчастных мексиканцев только за то, что они странно посмотрели на него в винном магазине.
Сейчас, глядя на Морин, хрупкую и ломкую, точно осенний лист, Тул понимал, что может убить ее одним пальцем. Но вот что странно: он совсем этого не хотел. И не то чтобы ему приходилось сдерживаться, он просто не хотел причинять вреда этой женщине, несмотря на то, что она сделала. И он не злился, что еще больше сбивало с толку. Он ощущал – сам не зная отчего – только сожаление.
Он услышал, как говорит об этом вслух. Морин потянулась и ухватила его за рукав.
– Мне тоже очень жаль, Эрл, что я тебя ударила. Это было не слишком по-христиански, – сказала она. – Тебе хватает лекарств?
– О да, мэм. Тех пластырей, которые с утра, по-мойму, до выходных хватит.
– Знаешь, мой муж был полицейским в Чикаго.
– Да, вы грили, мэм.
– Однажды он произнес слово «ниггер». Я слышала, как оно сорвалось у него с языка, – сказала Морин. – Он говорил по телефону со своим сержантом или вроде того. Он сказал: «Какой-то ниггер ограбил корейскую бакалейную лавку, и мы его загнали в озеро Мичиган». Когда он повесил трубку, я прикоснулась к его плечу – а он тоже был парень здоровенный, – и сказала: «Патрик, если я еще хоть раз услышу это кошмарное слово, я заберу детей и уеду жить в Индианаполис, к тете Шэрон». И знаешь что?
– Он так никогда больше не грил.
Она улыбнулась:
– Именно, Эрл. Ты веришь, что Господь создал нас всех по образу и подобию своему?
– Чё-то я не всегда уверен, – сказал Тул и скрестил руки на животе на случай, если она захочет еще раз ему врезать.
– Если честно, я и сама иногда сомневаюсь, – сообщила Морин. – Тут есть одна медсестра, Эрл, и я уверена, ее одолжили прямо в адских глубинах. Она называет нас на «с»! Но знаешь, во что я верю? Можно я тебе скажу? Потом я тебя отпущу.
– Конечно, – согласился Тул.
– Я верю, что никогда не поздно измениться. Мне восемьдесят один год, но я все еще верю, что завтра могу стать лучше, чем сегодня. Вот во что я буду верить, пока мои завтра не кончатся, – сказала она. – И еще – ты обещал сходить к хирургу.
– Да, я помню.
– Насчет той пули в твоей сам-знаешь-чем.
– Дел было по горло, – сказал Тул.
– Послушай меня, юноша. Жизнь слишком коротка, чтобы тащить на своих плечах такой крест.
– Да, мэм.
– А теперь иди, пока не пропустил свою встречу, – разрешила она. – И будь осторожен.
– Не волнуйтесь.
– Куда бы ты ни собирался. – Морин покосилась на него. – Иди, Эрл.
Она пергаментной рукой указала на дверь и вновь уставилась в телевизор.
Тул молчал всю дорогу до Флорида-Сити, и Чаз Перроне был этому рад. Он не думал о встрече с шантажистом, он фантазировал о том, каково это – иметь тринадцать миллионов, в том потрясающем случае, если завещание, подписанное именем Джои, окажется подлинным. Ирония поистине грандиозна, ведь она не оставила бы Чазу ни цента, если бы подозревала его в фальсификации данных по Эверглейдс. Поскольку завещание подписано всего несколько недель назад, оно может оказаться настоящим, только если Джои так ничего и не узнала о сделке Чаза с Редом…
А значит, он убил ее без причины – по крайней мере, по неверной причине.
От этой мысли закружилась голова и затошнило. Пока не доказано обратное, Чаз решил придерживаться более благовидной гипотезы, что Карл Ролвааг подделал документ, чтобы его запугать.
– Я жрать хочу, – проворчал Тул и резко вырулил на парковку закусочной.
– Принеси мне колу и картошки, – попросил Чаз.
– Сам поди да возьми.
Чаз спрятал пистолет под передним сиденьем и последовал за Тулом в ресторан. Чаз умолял и убеждал Реда предоставить другого телохранителя, но Ред отказал, заявив, что Тул надежен, как скала.
«Скорее, туп как пробка», – подумал Чаз. Они сидели в кабинке, Тул исступленно грыз сэндвич с индейкой размером с футбольный мяч.
– А где пистолет? – спросил Тул, плюясь полупрожеванным латуком.
Чаз показал на машину за окном.
– Когда-нибудь в людей стрелял? – спросил Тул.
– Нет.
– А ваще в кого-нибудь стрелял?
– В птиц, – ответил Чаз.
Ребенком он палил из дробовика по ласточкам и певчим птичкам, которые будили его по утрам.
– Нечего баловаться с пушкой, если практики нету, – сказал Тул. – Один тип меня уже подстрелил, больше не надо.
– Не беспокойся.
На въезде в Национальный парк Эверглейдс лесник поинтересовался, почему у них нет рыболовных снастей и палаток. К его киоску было прикноплено объявление, запрещавшее проносить в парк огнестрельное оружие.
