Забрав у меня телефон, чтобы использовать его в качестве подсветки, Сергей обследовал комнату, в которой мы оказались заперты. Она была абсолютно пуста. Голые стены без окошек или иллюминаторов, металлическая дверь, на которой не обнаружилось ни ручки, ни замочной скважины.
- Все бесполезно, да?
- Придется подождать.
- Чего?
- Пока за нами придут. Мы притаимся у двери. Я убью тех, кто попытается войти. Наш единственный шанс спастись - это добраться до борта и спрыгнуть в море.
- Спрыгнуть в море? Но там метров десять высоты! Я не смогу.
Шакал ухмыльнулся.
- Когда в тебя начнут стрелять - сможешь.
Мы сели на полу, прижавшись спинами к стене. Он с рентджонгом - около двери, я рядом с ним. Сергей сказал, что должен чувствовать, где я нахожусь, чтобы случайно не поранить меня в темноте.
Несколько минут мы сидели молча, прислушиваясь к звукам, идущим извне, но все было тихо.
- Ты любила его?
Вопрос был задан так тихо, что я не поняла, то ли Шакал действительно произнес эти слова, то ли мне почудилось.
- Извини?
- Ты любила его?
- Кого?
- Марика.
- Что ты имеешь в виду?
- Думаю, ты уже догадалась. Или, по крайней мере, подозреваешь.
Я молчала, не зная, что сказать.
- Значит, догадалась, - вздохнул Сергей.
- О том, что ты не Марик?
- Я его брат.
- Я в курсе. И еще я знаю, что Марик очень любил тебя.
- Как ты узнала?
- Я все-таки пишу детективы.
- Это не ответ.
- Марик однажды напился и рассказал мне историю о своем похищении и гибели отца и брата, - соврала я. На всякий случай я решила не упоминать о Нине, чтобы не подставлять ее. - Тогда я подумала, что он все нафантазировал спьяну, но, встретив тебя на Бали и заподозрив, что ты не Марик, я вспомнила эту историю и сделала соответствующие выводы.
- Значит, тебе все известно?
- Не все. Только то, что рассказал твой брат. Ты хочешь об этом поговорить?
- Я никогда и ни с кем об этом не говорил. Если я не сделаю этого сейчас, возможно, у меня не будет другого шанса.
- Решил исповедоваться?
- Я должен был остановиться ради брата. Если бы я смог простить отца, Марк, возможно, остался бы жив.
- То, что произошло между вами много лет назад, не имеет никакого отношения к взрыву, устроенному палестинскими террористами.
- Если бы не я, жизнь брата могла сложиться совсем иначе. После нашей встречи мы оба стали другими людьми.
- В таком случае он мог погибнуть во время беспорядков в Грузии, или грузино-абхазского конфликта, или просто попасть в автокатастрофу. Так нельзя рассуждать.
- Тебе известно, как меня зовут?
- Максимилиан Коксос, гражданин Греции, - ответила я.
- Я имею в виду мое настоящее имя.
- Марик называл тебя Грей. Это все, что я знаю.
- Хочешь, я расскажу тебе всю правду?
- Зачем? Ты думаешь, нас убьют?
- Это не исповедь перед смертью, и мне не требуется отпущения грехов. Мне просто нужно с кем-то поговорить.
- Не всегда полезно знать правду. Может, лучше обойдемся без нее? Мне бы не хотелось, чтобы кто-то из нас пожалел об этом разговоре, если мы останемся в живых.
- Тогда считай, что то, что я расскажу - не более, чем вымысел.
- При одном условии. Ты будешь считать, что я вообще ничего не слышала. Договорились?
- Договорились.
Некоторое время Адасов молчал, словно собираясь с мыслями. Я не мешала ему.
- Я - киллер. Киллер высшей категории.
Снова молчание. Похоже, он ждал, как я отреагирую.
- Модная профессия, - заметила я.
- Почему ты скрываешь свои чувства? Ты боишься меня?
- А каких чувств ты от меня ждешь?
- Не знаю. Наверное, зря я затеял этот разговор.
- Я просто не знаю, что тебе сказать. Читать тебе мораль о том, что нехорошо убивать людей, было бы глупо, а говорить, что у тебя отличная работа - еще глупее. Скорее тут можно перефразировать Маяковского: "Если киллеры существуют, значит, это комуто нужно". Дантистов тоже никто не любит, но без них не обойтись. В нашей ситуации я даже рада, что ты киллер. Окажись ты ботаником, у нас уж точно не было бы шансов спастись от арабов.
- Тебе известно, что такое афганский синдром?
- Вероятно, то же, что и вьетнамский. Я прочитала о нем пару статей.
Адасов слегка отстранился и обхватил голову руками. Когда он заговорил, голос его звучал глухо и ровно, напоминая механический голос робота:
- Самое страшное - это то, что ты привыкаешь к потерям. Как к своим, так и к чужим. Сначала ты плачешь, когда убивают друзей, а потом боль притупляется, и остается только злость. Злость и ненависть, переполняющая тебя, сводящая тебя с ума.
В какой-то момент ты чувствуешь, как исчезает граница между добром и злом. Больше она не существует. Добро и зло превращаются в абстрактные понятия, и ты не знаешь, как отличить одно от другого. Реальны только ты и враг. Все остальное - лишь уродливая декорация смерти.
Жизнь ценится дешевле пачки сигарет, а люди становятся объектами. Ты вообще не испытываешь никаких чувств, кроме ненависти, заполняющей тебя целиком. Ненависти и иногда страха. Со временем ненависть притупляется, но не исчезает, направляясь уже не на врага, а на окружающий мир. Эта ненависть живет в твоем подсознании, но ты перестаешь ее замечать. Исчезает даже страх. Ты больше ничего не боишься, даже смерти.
- Я понимаю тебя, - сказала я. - Трудно жить с ненавистью в душе.
- Пока ты ненавидишь врага, все в порядке. Хуже становится, когда ты понимаешь, что враги - совсем не те, в кого ты должен стрелять по долгу службы, а те, кто находится на твоей стороне баррикад. Наступает момент, когда до тебя доходит, что твое собственное командование ценит людские
жизни меньше, чем какие-то железки. У солдат воруют еду. Их выпихивают на убой, не обеспечив самым необходимым. Свои расстреливают своих, а потом ошибки командиров списываются самым наглым и беззастенчивым образом. Свои убийцы остаются безнаказанными или даже идут на повышение. Страдают лишь те, кто пытается рассказать правду и добиться справедливости. Они-то и рассматриваются как изменники родины. Во имя страны они получают пулю в спину во время очередного боя, и их называют и трусами, и предателями.
