Морозов и Заостровцев упали в свои кресла. Некоторое время все трое молча возились с шлемами, тугими шейными манжетами, выпутывались из скафандров. Каждое движение давалось с трудом, а труднее всех было Володе. Крупные капли пота катились по его щекам.
Первым увидел Радий Петрович. Потом Морозов. Его рука, протянутая к блоку программирования, медленно упала на колени.
Приборы не работали. Ни один.
— Нич-чего не понимаю… — Командир беспокойно вертел головой, переводя взгляд с экрана на экран.
Он переключил масштаб координаторов. Ввел усиление. Перешел на дублирующую систему. Больше он ничего не мог сделать.
Экраны ослепли. Тонкие кольца гелиоцентрических координат ярко светились, но точки положения корабля не было видно — ни на экране широкого обзора, ни на крупномасштабном. На экране для непосредственного астрономического определения вместо привычной картины звездного неба была серая муть, ходили неясные тени.
Командир с усилием повернулся в кресле и встретил застывший взгляд Морозова.
— Определитесь по полям тяготения, — бросил он раздраженно, потому что Морозов должен был сделать это и без команды.
И не поверил своим ушам, услышав растерянный голос практиканта:
— Гравикоординатор не работает.
Командир уперся в подлокотники, попытался подняться, но ускорение придавило его к креслу. Оно-то работало исправно. От нарастающей тяги трещали кости, и казалось, что вот-вот разорвутся легкие.
Двигатели мчали танкер вперед. Вперед — но куда? Приборы не показывали положения корабля в Пространстве. Было похоже, что неведомая сила разом вывела из строя все наружные датчики. Корабль очутился в положении человека, внезапно ослепшего посреди уличного потока.
«Мы стартовали часа на полтора раньше расчетного времени, — лихорадочно соображал командир. — Ио всегда обращена к Юпитеру одной стороной, и танкер стоял на этой стороне. Стартовый угол известен. Сейчас, когда корабль выходит на скорость убегания, надо ложиться на поворот. Но как рассчитать поворот без ориентации? В поле тяготения Юпитера нет ничего постоянного. Поворачивать вслепую? Ю-поле прихватит на выходной кривой, а ты и не заметишь… Не заметишь, потому что гравикоординатор не работает».
Морозов между тем возился с пеленгатором. Ведь на крупных спутниках Юпитера стоят радиомаяки — на Ио, на Каллисто, на Ганимеде. Нет. Молчат маяки, музыкальные фразы их сигналов не доходят до «Апшерона».
— Хоть бы один пеленг… Хоть бы одну точку… Что делать, Радий Петрович?
Командир не ответил. Он уже знал, что ничего сделать нельзя. Даже послать на Луну аварийный сигнал. Радиосвязи не было. Надеяться на чудо? Где угодно, только не в Ю-поле.
Ну что ж… На Земле труднее: вокруг все родное, земное, и можно увидеть в окно кусок голубого неба, и мысль о том, что все это будет теперь без тебя, невыносима. В Пространстве же — Шевелев знал это — чувство Земли ослабевало, помимо воли приходило то, что он называл про себя ощущением потусторонности…
Ослабевало? Ну нет! Вот теперь, когда гибель неотвратима, он понял, что ни черта не ослабевало чувство Земли. Наоборот!
Надо было что-то сказать ребятам. Командир посмотрел на них. Заостровцев лежал в кресле, задрав голову вверх и бессмысленно вытаращив глаза. Лицо его было искажено перегрузкой. Руки он вытянул перед собой, пальцы вздрагивали, как бы ощупывая воздух.
Ну что им сказать? Разве что стандартное: «Будьте мужчинами…»
Радий Петрович вдруг замер, пораженный догадкой: так вот что случилось тогда с Рейнольдсом, вот что не договорил он в последней радиограмме — он потерял ориентацию! У Рейнольдса, так же, как и у него, Шевелева, внезапно ослепли приборы. Ю-поле прихватило ослепший корабль Рейнольдса, он врезался в Юпитер. Непонятная, никем не предвиденная энерговспышка… Надо сообщить на Землю. Вряд ли когда-нибудь информация попадет к людям, но все равно он обязан сообщить.
Радий Петрович включил звукозапись и собрался с мыслями. Информация должна быть краткой и исчерпывающей.
Тут он услышал щелканье клавиш. Практиканты — штурман и бортинженер — сидели, голова к голове, у пульта вычислителя. Заостровцев теперь не щупал пальцами воздух — он медленно водил растопыренной пятерней от себя к экрану. К экрану, на котором светились кольца координат, но по-прежнему не было точки, показывающей положение корабля.
— Сейчас… — бормотал Морозов, щелкая клавишами. — Только вот введу исходные… влияние Сатурна… Эфемериды… Давай направление, Вовка!
«Какое еще направление? — подумал командир. — С ума они посходили?»
— Что вы делаете? — резко спросил он.
Ему пришлось повторить вопрос дважды, но ответа он так и не дождался. Те двое, должно быть, просто забыли, что на корабле есть командир.
— Не так, не так! — стонал Заостровцев, рубя ладонями воздух. — Не понимаешь…
— А как? — хрипел Морозов.
— Слушай меня, Алеша… Слушай! Мы здесь… Да, здесь… — показывал он. — Значит, выходная кривая… Вот… вот ее направление, понимаешь?
— Понял!
Снова защелкали клавиши. Морозов откинулся, уставясь на панель вычислителя.
Мертвая тишина.
— Программа готова, — неуверенно сказал Морозов.
Пытаясь освободиться от странного и тягостного ощущения, Заостровцев вызывал в памяти картины недавнего прошлого.
Шел последний месяц предвыпускной практики, после которой группе выпускников предстояло перебазироваться на Луну и там ожидать зачетных рейсов. Однажды вечером Володя Заостровцев сидел у себя в комнате и готовился к очередному самоэкзамену. Перед ним лежала на столе красочная схема охлаждения плазмопровода. Но что-то не мог сегодня Володя сосредоточиться на занятиях. Внимание рассеивалось. За переплетениями схемы чудилось оживленное девичье лицо — лицо Тони Гориной.
Володя томился. Если бы полгода назад кто-нибудь сказал ему, что с ним произойдет такое, он бы ответил презрительным смешком. Но теперь Володе было не до смеха. Душу раздирали сомнения. То ему казалось, что Тоня к нему благосклонна, то, напротив, он приходил к горькой мысли, что нисколько ей не нужен. Уж очень была своенравна Тоня Горина. Вечно она торопилась туда, где много веселых людей, где поют, острят и танцуют. Володя же был человеком, так сказать, камерного склада, многолюдье отпугивало его.
Вот уже больше недели, как они не встречались из-за размолвки. Тоня обещала покататься с ним на лодке и вообще провести вечер вдвоем, но, придя в садовую беседку, где они обычно встречались, сразу заявила, что не сможем сдержать обещания, потому что искусствоведы затеяли «чудный вечер старинного танца» и ей надо там быть непременно. Отговаривал ее Володя, отговаривал, а потом тихо рассердился и сказал: «Жаль, что мы не понимаем друг друга». И ушел.
Теперь он сидел в своей комнате в общежитии и заставлял себя вникнуть в охлаждение плазмопровода, но ничего путного из этого не получалось. Никогда прежде не помышлял Володя о стихосложении, а тут вдруг испытал потребность излить, как говорится, душу. Проще всего было разработать программу, закодировать ее и поручить создание стихотворения универсальной логической машине. Но Володя предпочел старый метод, хотя нисколько не был к нему подготовлен опытом предшествующей жизни.
