Этот разговор подсказал Камале одну идею. Когда Ван Вик и Конрад вышли на палубу, она осталась в кают-компании в обществе испанца.
— Простите, сеньор Квинтеро, могу я попросить вас о великой любезности?
— Разумеется, мисс Вериан, — ответил тот. — Чем я могу быть полезен? Я к вашим услугам.
— У меня возникла мысль, — робко начала Камала, — просить вас, чтобы вы обучали меня испанскому языку. Я знаю всего несколько слов по-испански, но вполне бегло говорю по-французски и немного владею итальянским, что позволяет мне понимать кое-какие арии в опере.
— О, я с радостью помогу вам! Да и оба этих языка вам непременно пригодятся, — ответил Квинтеро.
Испанец искренне оживился, как только понял, сколь велико ее желание учиться, ведь собеседница буквально на лету схватывала слова, которые он называл ей на своем родном языке.
После этого они каждое утро, завершив завтрак и дождавшись, когда Ван Вик и Конрад покинут кают-компанию, принимались за учебу. Вскоре Камала уже без особых затруднений могла читать книги сеньора Квинтеро, которые он приносил на занятия.
Разумеется, во время этих уроков невозможно было не говорить о Мексике и мексиканцах.
— Прошу вас не счесть мой вопрос невежливым, — сказала как-то раз Камала, — но я хотела бы знать, действительно ли испанцы проявляли жестокость, покоряя эту страну?
— Я отнюдь не считаю ваш вопрос невежливым, мисс Вериан, — ответил испанец. — Мой отец бежал из Испании, потому что придерживался либеральных взглядов, которые шли вразрез с принципами церкви. Он перебрался в Амстердам, где женился на голландке, моей матери. Так что я могу ответить на ваш вопрос предельно честно: да, испанцы проявляли по отношению к местным жителям зверскую жестокость.
— Но сейчас они ведут себя по-другому? — спросила Камала.
— Зверства конкистадоров и ужасы инквизиции невозможно забыть. Церковь, созданная в Мексике испанцами, по-прежнему владеет половиной всей собственности и капиталов страны. Кроме того, там до сих проживает немало испанцев. — Квинтеро на мгновение задумался, затем продолжил рассказ: — Родившиеся в Европе испанцы в Мексике не столь многочисленны. Это главным образом аристократы, которых там почитают как знатных особ. Зато там довольно много креолов, то есть испанцев, родившихся уже в Мексике. Это, так сказать, белая кость. Остальные местные жители относятся к низшим слоям населения.
— И кто же составляет эти низшие слои? — полюбопытствовала Камала. — Надеюсь, я не слишком докучаю вам вопросами? Но мне действительно очень хочется узнать побольше о Мексике.
— Это весьма похвально с вашей стороны, — ответил испанец. — Важность знаний неоспорима. Хорошо, что вы пытаетесь узнать больше о жизни людей другой страны, ведь в таком случае вы лучше поймете их нужды и чаяния. Впрочем, я отвлекся. Так вот, ровно половину населения Мексики составляют индейцы. Проживают там также негры, привезенные в качестве рабов из Африки. Тех, кто родился от браков индейцев и негров, там называют самбо. Есть и мулаты — рожденные от негров и европейцев.
— Попытаюсь запомнить эти названия, — пообещала Камала.
— Кроме них, в Мексике можно встретить метисов, — продолжил сеньор Квинтеро. — Это дети индейцев и европейцев. Некоторые женщины-метиски отличаются удивительной красотой.
— О, как мне хочется поскорее увидеть Мексику! — призналась Камала. — Насколько я понимаю, это удивительная, очень красивая страна!
— Я был бы разочарован, если бы вы думали иначе, мисс Вериан, — ответил испанец. — Это моя третья поездка в Мексику. Пять лет назад я провел в этой стране два года. Часто разъезжая по разным ее провинциям, я наблюдал за добычей серебра и золота в рудниках и многое узнал о Мексике и мексиканцах.
— Как же везет в этой жизни мужчинам! — со вздохом произнесла его собеседница. — Они могут путешествовать по всему миру, тогда как женщины вынуждены оставаться дома.
Камала тотчас подумала о Конраде: для него это было всего лишь очередным плаванием, тогда как для нее — увлекательным приключением, неповторимым жизненным опытом, о котором она раньше не могла даже мечтать.
По мере того как один день неуклонно сменялся другим, у нее было все меньше возможности оставаться с Конрадом наедине.
Похоже, что мистер Ван Вик ожидал от Конрада помощи в управлении кораблем и вскоре уже воспринимал эту помощь как должное. Когда же они вдвоем возвращались в кают-компанию, там уже находился сеньор Квинтеро.
По вечерам они играли в карты. Камала, неплохо знавшая правила пикета, вскоре научилась висту и нескольким другим карточным играм, в которые Конрад и мистер Ван Вик играли на деньги. Вернее сказать, на расписки, потому что денег у Конрада не было.
— Если я не буду осмотрителен, то, когда закончится плавание, я буду должен вам целое состояние, — пошутил Конрад однажды вечером, когда ему в очередной раз не повезло. — Похоже, когда я окажусь в Мексике, то буду вынужден нырять за жемчугом, чтобы вернуть вам долг.
— О, я покажу вам куда более легкий способ заработать, нежели столь опасное занятие, — ответил Ван Вик.
В глазах Конрада тотчас вспыхнул радостный огонек, однако больше голландец ничего не добавил.
А еще Камала заметила, что капитан с каждым днем все чаще и чаще оказывает ей знаки внимания.
Говорить им было особенно не о чем, однако при первой возможности он одаривал ее цветистыми комплиментами. Впрочем, они были настолько непривычны для ее ушей, что она отказывалась воспринимать их всерьез.
А еще Ван Вик как бы невзначай прикасался к ней во время сильной качки, то и дело он целовал ей ручки, бросал в ее сторону выразительные взгляды, из чего Камала пришла к выводу, что она ему небезразлична.
И хотя это не слишком пугало ее, она старалась быть настороже, прекрасно понимая, что стоит им в очередной раз остаться наедине, как капитан наверняка начнет заигрывать с ней.
Она надеялась поговорить об этом с Конрадом, но тот старался как можно реже попадаться ей на глаза. Более того, он держался с ней ровно, не выказывая бурных чувств, как и положено относиться брату к сестре.
Он был неизменно учтив, постоянно справлялся о ее самочувствии, но ни на мгновение его голос не изменил тембра, оставаясь спокойным и дружелюбным.
Иными словами, Конрад никогда не проявлял по отношению к ней признаков иной любви, кроме братской.
Иногда по ночам Камалу посещали мысли о том, что она больше никогда не изведает той близости и дружбы, которые переполняли ее радостью во время путешествия в Саутгемптон.
Она постоянно вспоминала, как лежала в объятиях Конрада на огромной охапке сена в полуразрушенном фермерском доме, как он крепко обнимал ее, когда она с ужасом думала о том, что Маркус Плейтон узнает ее местонахождение.
Увы, тот самый Конрад, который назвал ее красивой и признался, что чужд поэзии, куда-то исчез, а его место занял приятный, но сдержанно-равнодушный человек, относившийся к ней лишь как к сестре.
