— Я от тебя хочу, чтобы ты свой помойный листок
сожрал! — зарычал боксер, перегибаясь через письменный стол и намереваясь
сгрести маленького редактора своей огромной ручищей.
Однако Рязанский с неожиданной ловкостью нырнул под стол и
через секунду выскочил оттуда, сжимая в руке ребристый металлический предмет.
Надежда Николаевна протерла глаза: в руке редактора была самая настоящая
граната-"лимонка"! До сих пор ей приходилось видеть такое только в
кино, однако в ее организме обнаружились рефлексы, прямо предназначенные для
такого исключительного случая. Не успела она осознать, что происходит, как уже
обнаружила себя сидящей на корточках в углу кабинета за потертым кожаным
креслом.
— А ну пошел прочь из моего кабинета! — завопил
редактор, подняв гранату над головой. — До трех считаю, потом брошу!
И тут Надежда из своего укрытия увидела удивительную
метаморфозу, случившуюся с боксером. Его грубое лицо побелело. Лямзин попятился
к дверям, в ужасе глядя на редактора и беззвучно шевеля губами. Добравшись до
двери, он открыл ее и вылетел в коридор с истошным воплем:
— Псих! Ненормальный! Его в дурдом отправить надо!
Когда тяжелые шаги боксера стихли в конце коридора, Борис
Михайлович выбрался из-за стола, закрыл дверь и повернулся к Надежде:
— У вас хорошая реакция. Вы, наверное, журналист?
Что-то мне ваше лицо кажется знакомым…
Надежда в ужасе не сводила глаз с гранаты, которую Рязанский
держал в руке. Проследив за ее взглядом, редактор усмехнулся:
— Вылезайте, вылезайте! Граната учебная!
Специально для таких посетителей держу! Вы не представляете,
как она их успокаивает!
Надежда, все еще с опаской поглядывая на гранату, выбралась
из-за кресла и спросила:
— Чего он хотел?
— Лямзин-то? — Борис Михайлович усмехнулся. —
Вы же слышали, он хотел, чтобы я съел свою газету…
— А почему? Откуда такое странное желание?
— Ну он ушел не попрощавшись и не объяснив до конца
причины своего визита, однако я думаю, что Лямзину не понравилась моя статья в
последнем номере. Я там высказался насчет того, что последнее время Лямзин
находится не в самой лучшей форме и позволяет себе нарушения режима тренировок…
Попросту выражаясь, каждый вечер напивается как свинья…
— А что, это действительно так? — поинтересовалась
Надежда.
— Нет, все-таки вы не журналист… — Рязанский с
сомнением посмотрел на нее. — Что значит — действительно так? Мне оплатили
статью, я написал то, что хотел заказчик, а так это или не так — кому это
интересно?
— Ну вы просто как киллер! — ужаснулась Надежда.
— Кстати, вы мне напомнили об одном неотложном
деле, — озабоченно проговорил Борис Михайлович и нажал на кнопку
селектора:
— Анатолий, зайди ко мне! Немедленно!
В коридоре снова послышались тяжелые шаги, и Надежда
Николаевна испуганно подумала, что знаменитый боксер возвращается, чтобы
закончить разговор. Однако вместо Лямзина на пороге кабинета появился тот самый
охранник, который совсем недавно пропустил Надежду в офис.
Однако за прошедшие минуты внешность секьюрити разительно
изменилась.
Его довольно-таки невыразительное и бесцветное лицо
приобрело новые, весьма яркие краски. Под левым глазом охранника на глазах
разрастался и багровел огромный синяк.
Надежда с необъяснимым злорадством представила, как этот
синяк к завтрашнему дню станет лиловым, а еще через несколько дней начнет
зеленеть и желтеть, и настроение у нее почемуто улучшилось.
— Ты почему, голубь, Лямзина пропустил? — спросил
редактор с мягкой, отеческой интонацией, уставившись на вошедшего охранника.
— Так, Борис Михалыч, он же того… — Мужчина невольно
потер разгорающийся синяк.
— Он, значит, того, а ты — не того? — передразнил
его Рязанский. — А за что же я тебе, Толя, деньги плачу?
— Он же чемпион… — уныло протянул охранник. — Мне
против него никак…
— Уволен, голубь! — ласково сообщил
редактор. — До конца дня досидишь, и свободен!
Мне не нужны объяснения, мне нужна охрана!
Мужчина молча развернулся и вышел из кабинета.
Борис Михайлович потер маленькие ручки и повернулся к
Надежде:
— Извините, работа. Так о чем вы хотели со мной
поговорить? И, кстати, я не расслышал ваше имя.
— А я его и не успела назвать! — Надежда уселась
на стул напротив редактора и представилась:
— Надежда Николаевна.
— И чем я вам, Надежда Николаевна, могу быть полезен?
— Я хотела поговорить с вами об одной вашей сотруднице
— об Ирине Горностаевой.
— У меня нет такой сотрудницы, — отрезал
Рязанский, мгновенно помрачнев.
— Может быть, я не правильно выразилась, — Надежда
придвинулась ближе к столу, — она — ваша бывшая сотрудница.
Борис Михайлович помолчал, затем в упор уставился на свою
собеседницу и спросил:
— И почему я должен обсуждать ее с вами?
— Вы не должны, конечно… — Надежда поймала его взгляд и
вложила в свой голос максимум чувства и убедительности. — Но я очень прошу
вас… Дело в том, что мой сын…
Он хочет жениться на этой.., на этой девице, а у меня просто
ужасные предчувствия… Я понимаю, вы можете сказать, что почти каждая мать
настороженно относится к будущей невестке, но поверьте, я — человек достаточно
сдержанный, умею контролировать свои эмоции и стараюсь трезво оценивать людей…
— Знаете, что я вам скажу… — Борис Михайлович откинулся
в кресле и с сочувствием взглянул на Надежду. — Уезжайте.
— Куда? — растерянно спросила она.
— В Австралию, в Новую Гвинею, на Мадагаскар… В общем,
чем дальше, тем лучше.
— Что за странный совет?
— Если Ирина Горностаева по какой-то причине положила
глаз на вашего сына — вы ничего не сможете сделать… — Редактор тяжело
вздохнул. — Я — тоже человек сдержанный и довольно решительный…
— Я успела это заметить, — с уважением вставила
Надежда, — как вы разделались с боксером!
— Но я не выстоял против этой.., этой девицы и одного
раунда. Вот послушайте про то, как Ирина Горностаева делала карьеру… Она
появилась в нашем городе два года назад.
Скромная с виду провинциальная журналисточка… Она ведь родом
из Заборска, вы знали?
Надежда молча кивнула, не перебивая собеседника.
— У меня как раз ушла одна сотрудница, родила ребенка.
Ну я и взял Горностаеву. С испытательным сроком, конечно. Но ей этого испытательного
срока вполне хватило…
