— Как приняли Джайлса после того, как мама сбежала. Это только мне везде отказали от дома. Только меня никто не желает видеть.
Селеста произнесла это без горечи, как то было в разговоре с графом, но с болью человека, на долю которого выпало немало тягот и страданий.
С тех пор прошло четыре года, но она не забыла, как отвернулись от нее подруги детства и какой неожиданностью, каким потрясением это стало для нее.
А вот на отце случившееся почти не отразилось; он всегда относился к общественному мнению с безразличием и даже неприязнью и в последние годы постоянно отказывался от всех приглашений.
Когда в пятьдесят он упал с лошади и повредил спину, здоровье его сильно пошатнулось и уже не поправилось: до самой смерти он испытывал сильные и почти постоянные боли.
Жизнь в поместье текла своим чередом, тихо и спокойно, но Селеста видела, что и матери, и Джайлсу нелегко было найти знакомых своего возраста.
Она помнила детские праздники, ехать на которые приходилось за несколько миль. В Монастыре их тоже устраивали: летом — с пикниками, зимой — с играми и танцами.
Высказанное графом замечание о разнице в возрасте между родителями едва ли не впервые навело ее на мысль о том, как тяжело приходилось матери и сколь скучной была ее жизнь в поместье.
Скрашивать унылое существование, сводившееся к постоянной заботе о больном супруге и детях, леди Роксли помогало ее единственное увлечение — прогулки верхом.
Зимой она иногда даже отправлялась на охоту, и за весь год редко выпадал день, когда хозяйка поместья не выезжала по утрам. По возвращении, часа через два, лицо ее сияло румянцем, и в глазах прыгали задорные искорки.
Поначалу ее сопровождал грум, но потом она купила лошадь слишком быструю и норовистую, чтобы кто-то мог за ней угнаться.
Однажды Селеста услышала, как отец советовал матери брать с собой Хикмана.
Разговор случился после того, как она, возвращаясь с очередной прогулки, упала у какого-то забора, но смогла поймать лошадь и забраться в седло.
— Хикман стареет, — рассмеялась в ответ леди Роксли, — и ты прекрасно понимаешь, что Мерлин легко уйдет от любой из тех кляч, что стоят у тебя в конюшне.
— Я не собираюсь покупать новых лошадей, — отрезал сэр Норман.
— Значит, я буду выезжать одна. — Она беззаботно улыбнулась и, наклонившись, поцеловала мужа в щеку. — Не беспокойся. Уверяю, я вполне в состоянии позаботиться о себе.
Поместье Монастырь граничило с владениями маркиза Герона.
Когда Селеста подросла, до нее дошли слухи, передаваемые не иначе как шепотом, что у маркиза есть супруга, женщина со странностями и необузданным нравом.
Позже она услышала от слуг, что маркиза Герон лишилась рассудка и ее поместили в некую частную лечебницу.
— Какое несчастье, — обронила как-то Нана в разговоре со старшей горничной. — Такой видный мужчина, настоящий красавец, и надо же — остался без наследника. Теперь и титул передать некому.
— Эти умалишенные, говорят, живут долго, — кивнула горничная. — А супруги страдают — развестись-то нельзя.
— Таков закон, — развела руками Нана, — и ничего с этим не поделаешь.
«Будь я повзрослее, — вспоминала впоследствии Селеста, — могла бы догадаться, что происходит».
Но в четырнадцать лет она еще не отличалась наблюдательностью и оставалась во многих отношениях не по возрасту наивной.
Человек постарше наверняка бы заметил, что леди Роксли никогда еще не была такой красивой и что в чертах ее сквозила нежность, а лицо как будто светилось.
Дочь обедневшего сельского сквайра, она вышла замуж в семнадцать лет за первого же мужчину, попросившего ее руки.
Сэр Норман Роксли впервые увидел свою будущую супругу погожим осенним деньком, когда приехал к ее отцу, устроившему на своей земле охоту и пригласившему по такому случаю соседей. Его дочь, выполнявшая в отсутствие матери роль хозяйки, развлекала гостей разговором и распоряжалась за ланчем.
Человеку уже немолодому и не питавшему прежде особого интереса к прекрасному полу юная особа показалась невероятно милой и привлекательной. Вступив в пору зрелости, он вдруг отчаянно влюбился.
Привыкнув, однако, к спокойному существованию и не будучи склонным к переменам, сэр Норман попытался приобщить свою юную супругу к однообразному течению сельской жизни.
Элейн Роксли питала к мужу уважение и самую теплую признательность, но до знакомства с маркизом Героном не ведала сильных страстей. Для них обоих любовь была восторгом, чудом и неодолимой силой, за которой последовало неизбежное.
Но как объяснить все это четырнадцатилетней девочке, на глазах у которой в одночасье рухнуло все прочное и незыблемое?
— Как могла мама сделать такое? Как она могла так обойтись с нами? — снова и снова спрашивала Селеста, и никто не давал ей ответа.
Она помнила, с какой надеждой ждала приглашений от подруг, но они так и не приходили.
— Леди Селтон в следующем месяце устраивает танцы по случаю четырнадцатилетия дочери, — сообщила Нана вскоре после исчезновения хозяйки. — Вам надо бы купить новое платье.
— Да, конечно, — ответила Селеста. — Вот только почему Элизабет сама не приехала и не позвала меня? Когда мы виделись в последний раз, она только об этом и говорила.
Дни проходили в ожидании, но вестей так и не поступало.
За тем оскорблением последовали другие, и только когда их набралось около дюжины, она поняла наконец, что местное общество ее больше не принимает.
Отец почти не разговаривал. Казалось, оставшись один, он решил, что жить уже не стоит, и сгорел буквально на глазах.
Так думала Селеста, но доктора назвали все это чепухой.
— Ваш отец долгие годы болел, и после несчастного случая у него развилась опухоль.
Он умер из-за того, что мама разбила ему сердце, говорила себе девушка. Единственное, чего она не могла решить, — это чье сердце пострадало больше — ее или отца.
А вот Джайлс отнесся к случившемуся спокойно. Впрочем, тогда он уже не жил в Монастыре, поскольку сразу после окончания Оксфорда уехал в Лондон.
Поначалу ему вполне хватало компании старых друзей, с которыми он сошелся в школе, а потом в колледже, и только после смерти отца, унаследовав титул, брат начал, как он сам говорил, «наслаждаться жизнью».
«Будь здесь мама, Джайлс никогда бы не позволил себе такое и, уж конечно, не проиграл бы поместье!» — раз за разом повторяла она себе, но так и не смогла себя в этом убедить.
Брат изменился еще в школьные годы в Итоне. Уже тогда он начал считать родителей скучными, старомодными и отсталыми.
Новость о том, что мать сбежала с маркизом Героном, Джайлс встретил с философской невозмутимостью и мнение свое выразил так: «Думаю, матушке до смерти надоели вечные придирки отца».
