Когда Дорван совсем уж собрался прогуляться по двору замка и попытаться что-нибудь выяснить о Ториане, а возможно и договориться со стражей, чтобы с ним увидеться, в комнату снова вошел Сахей. На этот раз с пустыми руками.
— Господин барон велел тебе передать, чтобы ты даже носу из комнаты не показывал — за тобой могут прийти в любой момент.
Дариус кивнул головой: все понятно. Как понятно и то, что такое распоряжение барона вряд ли связано с произошедшим ночью.
— Сахей, — начал он осторожно, — узнай, пожалуйста, что там с Торианом. Где он сейчас, может быть, ему что-то нужно. Я понимаю, что вы не нравитесь друг другу, и все же… Если скажешь, я заплачу, сколько запросишь. Если бы ты знал, сколько у меня с ним связано, сколько мы с ним вместе прошли, сколько испытали. Если бы ты только знал. Он же мне как брат родной, своих-то у меня нет.
В голосе Дариуса звучало столько боли, что Сахей даже вздрогнул.
— Хорошо, сделаю все, что смогу, — кивнул он.
День прошел в ожидании вызова барона. За это время к Дорвану лишь единожды наведался все тот же Сахей. Он принес обед и новости:
— Его величество все еще в ярости, — рассказывал толстяк. — Король обещает лично оставить твоего друга без головы, благо его новый меч еще ни разу не попробовал вкуса крови. Или отдать собакам, есть у него специально натасканная свора. Рассказывают, они волков, как щенят, душат.
— А где он сам? — поинтересовался Дариус, когда Сахей закончил перечислять угрозы короля.
— Ториан твой? В Западной башне. Вернее, не в самой башне, через нее идет вход в темницу. Там их несколько, камер.
Сахей помялся, затем, понизив голос, поведал:
— Барон держит там своих должников, пойманных душегубов в ожидании казни. Но сейчас темница пуста, там нет никого, кроме твоего друга. Западную башню уже год как перестраивают, снаружи выглядит обычно, а внутри никаких перекрытий.
— Ториана заковали? — живо поинтересовался Дариус. Ведь если Тор в кандалах на металлических заклепках прикован цепью к стене…
Сахей отрицательно мотнул головой:
— Решили, что когда столько стражников вокруг, то и смысла нет. Да и сидеть ему там недолго.
Дорван легко поднялся на ноги, подошел к Сахею, положил руки ему на плечи, заглядывая в глаза:
— Скажи, а ты мог бы принести мне веревку? Длинную крепкую веревку. И никому об этом не сказать?
Тот вжал голову в плечи:
— Ты что, хочешь освободить его? — У толстяка даже голос задрожал. — Но ведь сам король!..
— Ты прав, Сахей, — прервал его Дорван, — я хочу его освободить. Понимаешь, Ториан мой друг, лучший друг. Из тех, что один и на всю жизнь. Я не знаю, получится ли у меня, но попытаться я обязан.
Сахей часто закивал головой, то ли соглашаясь, то ли от испуга.
— Так ты принесешь веревку? Я даю тебе слово, что никому не скажу, откуда она у меня взялась, даже под пытками. И еще обещаю тебе, что никто не пострадает.
Сахей думал недолго.
— Хорошо, я сделаю это, но только для тебя. — Глаза слуги горели решимостью.
«Надолго ли ее хватит? — грустно размышлял Дариус. — Сейчас он выйдет во двор, и вся его решимость сразу исчезнет. Кому хочется рисковать головой из-за в общем-то незнакомых людей?»
Уже подойдя к двери, Сахей внезапно поинтересовался:
— Скажи, Дариус, с гмурнами очень страшно было?
Дорван пожал плечами:
— Первого долузсца я убил в четырнадцать случайно. Вот тогда действительно было страшно. Он мне год потом снился. Часто снился, почти каждую ночь. Вот он заносит надо мной саблю, а я не успеваю ничего сделать. А с этими… С этими было проще.
Весь остаток дня Дариус молил только об одном: чтобы его сегодня не вызвали к барону. Иначе он может оказаться за стенами замка, и попасть в Западную башню ему будет значительно сложнее.
«Хотя веревку я тогда смогу и сам себе по вкусу подобрать», — усмехнулся он.
К принесенному Сахеем ужину он едва притронулся, лишний раз вспомнив о Ториане и о его вечно волчьем аппетите.
Неожиданно заявившийся уже в потемках Галуг застал Дариуса копающимся в своих вещах и напевающим себе под нос мелодию с грустным тягучим мотивом.
— Слышал, что случилось с Тором? — поинтересовался Дариус, на миг оторвавшись от своего занятия.
— Потому и вернулся, — пожал плечами Галуг.
Выглядел он хорошо. Обычно после каждой пьянки лучник отходит долго, страдая страшной изжогой и головными болями.
«Или на этот раз ему повезло, или Кабир на совесть выполнил свое обещание», — усмехнулся Дариус, извлекая на свет то, что искал, — похожее на балахон одеяние темного, практически черного цвета с капюшоном, почти такое, как носят жрецы, но более короткое, всего лишь по колено. Если не надевать капюшон на голову, завернув его за ворот, и подпоясаться, то получится вполне обычная рубаха, по крайней мере, в темноте.
И еще у воротника очень длинные и широкие концы, доходящие чуть ли не до пояса. Их тоже можно спрятать за ворот, а при необходимости обернуть вокруг головы, завязав сзади узлом. И тогда они прикроют лицо до самых глаз.
Поднеся балахон к лицу и принюхавшись, Дорван сморщился: ткань залежалась и потому пахла не очень приятно. Да и сам балахон старый, с многочисленными порезами и прорехами, тщательно заштопанными, латка на латке.
Ничего, он не к женщине собрался. Зато на рубахе нашито множество карманов для разных полезных вещей. Правда, этой ночью они ему не понадобятся.
Задача у него — освободить Ториана. И сделать это надо так, чтобы при этом никто не пострадал.
— Ты собираешься его освободить, — полуспрашивая-полуутверждая, произнес Галуг.
— С чего ты так решил? — Дариус взглянул на лучника.
Тот лишь усмехнулся:
— Гонорт, я слишком хорошо тебя знаю. Именно поэтому и вернулся, чтобы помочь.
Удивительно, но сейчас Галуг почти не шепелявил.
— И зря вернулся. Кстати, как ты попал в замок? Ворота должны быть уже закрытыми, — взглянул Дариус на темное небо за окном.
— В самый последний момент успел. Пускать не хотели, велели, чтобы утром приходил. Ну, я и сказал, что я твой человек и ты меня ждешь. Подействовало.
Галуг почему-то улыбнулся.
— И все-таки зря. Помочь ты мне не сможешь, а если что-то пойдет не так и начнется переполох, тебе будет трудно выбраться из замка.
— Дариус, когда ты наконец поймешь, что ты не один у нас герой. — При свете потрескивающего фитилем масляного светильника было видно, как Галуг поморщился. — Ториан мне тоже дорог. А то, что мы с ним постоянно ругаемся, нравится нам обоим.
