Ну так вот. После этого все стали считать меня великим спецом по чужой жизни и вылавливанию оттуда суперсекретов. Поскольку у Кати с моей подачи получился супер материал о проблемах мужчин, ненавидевших и боявшихся красивых женщин. Какое отношение имеет такая тема к рубрике «Лапушка и подруга»? Ну вы даете. А я? А Светка ушастая? А лапушки, которые меня, полуживую, с каталки уволокли? Вот то-то и оно…
* * *
Вообще, надо заметить, что вся моя биография может лечь в основу захватывающего романа. Уверена, когда-нибудь так и будет. И я еще удивлю своих подруг литературными изысками. Мне, может, даже тетрадку персональную в журнале доверят. Например, «Лапушка и родня». Или – «Лапушка и корни». А то – «папарацци», «папарацци»…
… Я родилась в деревушке на Псковщине в семье потомственных крестьян (правда, говорят, что моя прабабка гуляла с польским барином Ерофеевским, и я думаю, что моя белая кожа досталась именно от него). Но папка с мамкой и все мои дедки и бабки работали всю жизнь в колхозе «Путь Ильича». Мы его звали просто: «Колхоз Ильича не за че не отвеча». Работали, работали колхознички, словно негры на плантации, а потом – бац! И пришел всем полный кирдык. Все везде народное, все везде мое. Все хозяйство разворовали, пропили, и сидит теперь моя родная Косяковка в полном дерьме. Я, слава Богу, к тому времени слиняла из деревни в город. У нас была сильная школьная сборная по баскетболу, а самое главное – был тренер Николай Николаевич, который больше всего в жизни уважал две вещи – вишневый компот и длинные женские ноги. Он прямо тащился и брызгал слюной, как мартовский кот, когда видел стройные женские ножки. Я думаю, он и в баскетбол потому пришел. Ведь деревенские девахи, взращенные на сале и домашней сметане, такие получаются ногастые, настоящие кобылки. Уж не знаю, как он очутился в нашем Мухосранске, но задержался Николаша надолго, даже женился на учительнице алгебры – Галине Порфирьевне, жутко вредной бабе. К подопечным своего супрюга (так она его презрительно называла) относилась так, как будто ее специально натаскивали в гестапо. Ревновала, типа. Но мы чихать на нее хотели. Я, в частности. Потому что Николаша так ко мне относился по-особенному, что в шестнадцать лет я была вынуждена пойти к бабке Дусе, живущей в избушке на курьих ножках на окраине деревни, и сделать аборт. Я об этом вспоминать не люблю. «Пробитая ты, девка. В деревне тебе не жить, – вздохнув, сказала мне старая ведьма, когда экзекуция окончилась. – Езжай-ка ты лучше в город. От позора подальше, хотя ведь все равно по рукам пойдешь».
Спрашивается, и куда мне было деваться? Естественно, я приехала в Питер, куда меня давно звала моя подружка, та самая засоня Маринка. Она в отличие от меня была всегда упакована от и до. Папик – фермер, поднялся на свинине. И все заработанные деньги вбухал в дочку – «она – наш главный капитал». А Маринка, хоть и не красавица, зато умна-а-а-я. В институт поступила, замуж вышла за местного. Вот она меня и сманила к себе, сказала, чем в деревне торчать, подолом подметать, устраивай жизнь в большом городе. Я устраиваю, как могу. Тем более что Николаша, решив сплавить меня куда подальше от своей гестаповки Галины Порфирьевны, устроил меня по блату в институт физкультуры: учиться там совсем не надо было, только мяч гоняй.
Но поиграла в студенческой сборной я недолго. Надоело. Учиться на физкультурницу, бегать стометровки, да еще постоянно проигрывать (а наша команда прочно осела в низшей лиге и никак не хотела оттуда вылезать) и получать пендюлей от тренера – это уж, простите, без меня. Не такая уж я дура. И после того как мне окончательно все обрыдло, я подалась фотолаборантом в «Цветной мир».
Ну а потом Маринка подсунула мне газетку с рассказом об этом злосчастном кастинге. И я подумала: «Чем черт не шутит? Может, мое белое сочное тело принесет пользу отечественному кинематографу?» Ну и пошла в редакцию, сфоткалась. Маргарита, ептель-мать. Я вспоминала, как бежала на кастинг «Мастера и Маргариты», как искала платье (обязательно с открытой спиной!), как ходила на чистку лица (потом две недели была с красной отшелушивающейся рожей, пугала прохожих). Что мне было делать после этого фортеля?
* * *
…Но я увлеклась. Рассказывать длинно, обстоятельно – это деревенская традиция. Вдруг не поймут?
* * *
Итак, когда речь зашла о выполнении самого важного на сегодня задания, все сразу посмотрели на меня.
– Ну, Маня, пришел твой звездный час! Вся страна на тебя смотрит! – с пафосом произнесла Маргоша и добавила с угрозой: – Не справишься с заданием, уволю без колебаний.
– Права на ошибку нет? – уточнила я.
Но Марго зыркнула на меня так недобро, что я сразу заткнулась. Понятно, что дело и так полный швах. Не Ольку же на задание посылать. Ладно, мне не привыкать водить дружбу с разными странными типами. Что ни мужик – то либо маньяк, либо на женские чары совсем не реагирует. Поэтому, придя в свою коммуналку, где я снимала затхлую комнату за сто баксов, я первым делом открыла банку моих любимых соленых огурцов и стала думать, к какому мужику лучше всего обратиться за помощью. А то, что при розыске и отработке неизвестного Шершнева мне понадобится сильное мужское плечо, не вызывало никаких сомнений.
Так, кто у меня в списке? Витька на «жигулях», рубщик мяса на рынке. Машина в таких делах может ох как пригодиться.
Славка при деньгах, держит точку по приему цветнины. Кликуха – Цветмет Люминьевич. Но такой противный, бр-р-р. Как откроет пасть, так сразу противогаз надевай. Неудивительно – ведь он даже кашу чесноком закусывает. Сгодится в самом крайнем случае.
Ну и Мишка мой. Глубинкин. Ни кола ни двора. Любовь моя несчастная. Я его фотку даже на стенку повесила, чтобы все знали, что я при мужике. Но Мишка – уголовник. Причем хронический. Все сидит за хулиганку. А я не устаю ездить к нему на свиданки. Жду его, как честная. Ну дура! Мишка Глубинкин работал дворником в жэке, после судимостей никуда в приличное место не брали, вот он и махал веником по утрам. А я к нему даже в колонию ездила, передачки возила… А он, слон с рогами, отъелся на моих харчах и говорит однажды утром: «Ты, Маша, баба хорошая, но мне нужна дева-лебедь, а не индейка-мать».
А все равно ничего поделать с собой не могу. Так что в моем деле он может пригодиться разве что в качестве моральной поддержки. (А я уже два месяца как без секса, доктор не в счет).
Я вышла в коридор коммуналки и набрала его номер.
– Чего теперь? – Мишаня был как всегда очень «тактичным».
– Мишечка, скажи, я хорошая?
– Ну-у-у, опять завела свою шарманку, да?
Ну турок! Да! Я не могу существовать без комплиментов. Любая критика меня убивает наповал, руки опускаются, жить не хочется. И Мишка об этом прекрасно знает. Но все равно выкобенивается каждый раз. Вот и сейчас.
– Такой, как ты, больше нет, – ехидничал Мишка. – Ты – единственная и неповторимая, мой гадкий утенок. – И засмеялся противно.
В ярости я изо всех сил брякнула трубку на рычаг. Рядом тут же заскрипела дверь, и в открывшейся щели появилась соседка, засаленная карга с вечной папиросиной во рту.
