«Смотри пацан, будешь много знать, скоро чердак сорвет».
Дня не было, чтобы Волына молча прошел мимо ребенка, пока Протасов не положил придиркам конец:
«Отклепался б ты, Вовчик, от малого! Пока я тебе балду реально не проломил!»
Как и следовало ожидать, Волына очень скоро подобрал кандидата в главные подозреваемые, и обрушился на него в праведном гневе:
– Тут и мозги ломать нечего. Читатель хренов над нами прикалывался. Сто процентов, зема. Хотел, чтобы мы в штаны наложили. По-любому! Ну, я ему сделаю вырванные годы!
Протасов погрузился в глубокую задумчивость, продлившуюся минут десять:
– Вовчик?! – изрек, в конце концов, Валерий. – Ты шаги хорошо, блин, слышал? Ты, блин, слушал или нет?!
– Ну?
– Жопой, да?
Пока Вовчик переваривал оскорбление, Протасов разразился монологом:
– Это, блин, что, по-твоему, детские шаги были, да? Может, у тебя уши из задницы растут? Ты дурак, да?!
Крыть было нечем. По чердаку бродил некто, габаритами не уступающий каждому из зем. Не зема Вовчик, посадивший зему Валерия на копки-баранки, но и не семилетний «пионер».
– Ты, что, в натуре, не видел, как люстра раскачивалась? Чуть потолок не обвалился!
– А если сопляк не ходил, а прыгал?
– Со штангой, блин, на плечах?!
Пацан весил самое большее, килограммов двадцать. Он и для своего возраста был мелковат.
– Ну, – сломился Волына, – тогда я не знаю…
– Ото ж, – вздохнул Протасов. – То-то и оно…
В комнате повисло тягостное молчание.
– А если баба?… – начал Волына.
– Вовчик, не гони беса. Ирка двадцать второй сон смотрит. Не хрен ей больше делать, как по чердаку вышивать, и за тобой, олигофреном немытым, подглядывать. – Протасов прищурился. – Вопрос в том, как он с чердака свалил? Вот что не ясно. Ладно. Давай. на боковую.
Земы еще какое-то время поворочались в скрипучих кроватях и к пяти часам отключились. Ночник по обоюдному согласию сторон остался гореть до утра.
Продрав глаза около полудня, Протасов и Волына обнаружили, что Ирина, по выражению Вовки, «куда-то укачала». Дети были в школе. Земы не торопясь позавтракали и принялись поджидать появления кого-нибудь из членов семьи, чтоб подвергнуть обстоятельному допросу.
Волына взялся перебирать прихваченные с чердака газеты. По большей части то были распарованные фрагменты подшивки «Вечернего Киева» за 79-й год, с вкраплениями «Сельской жизни» и «Правды», а также нескольких журналов «Коммунист».
– Ну, чего, много накопал, Ватсон? – Протасов сморщил нос, растревоженный поднятой земой Вовчиком пылью.
– «Правда», зема…
– Что, «Правда»?
– Вот название было. А, зема? Конкретное…
– Точно, – согласился Протасов, – солидное погоняло.
– Свет Коммунизма впереди.
Гудят шаги идущих следом,
Как молот сердце бьет в груди.
За перевалы лет, к победам,
Веди нас, Партия, веди! – продекламировал Вовчик с пафосом. Читал он не по слогам, но скверно, отчего немного походил на красноармейца, ударившегося между боями в политграмоту.
– Что за говно? – удивился Протасов.
– Стихи, зема. На передовице.
– Такому поэту говна карету. Веди нас партия, веди, е-мое. – Нараспев повторил Протасов. – Уже привели, гниды, дальше некуда. Ладно, Вовчик, хорош пыль трусить. У меня аллергия, бляха муха! И от пылищи, и от твоей драной в задницу партии.
* * *
Первым из школы вернулся Игорешка. В синем полушерстяном костюмчике с погонами и канареечным китайским рюкзаком за плечами пацан показался Протасову воплощением устремлений Горбачева, силившегося скрестить летящий под откос коммунистический паровоз с капиталистическим спальным вагоном. Еще Валерий подумал о том, что в его детстве синяя форма считалась «московской», в отличие от нашей, цвета шоколада, и надлежало здорово постараться, чтобы получить разрешение посещать в ней занятия. Впрочем, Валерий не успел развить эту мысль. Волына напал на мальчишку, как змея на канарейку.
– Ну, пацан, достукался! Теперь прощайся с жизнью.
Глядя на насмерть перепуганного мальчугана, Протасов сообразил, что тот ну ничегошеньки не знает.
– Осади лошадей, Вовка. Коню ясно, что он не в курсе дела.
– Коню ясно, а мне нет. Живо сознавайся, гаденыш! Ты там лазил, засранец?!
– А я говорю, засохни. В общем так, малой… – плюнув на негодующие знаки, подаваемые Волыной, Протасов рассказал о ночном происшествии, чем еще больше напугал мальчишку. Игорь сидел, ни жив, ни мертв. Что либо вытянуть из него представлялось бесполезной затеей.
– Дохлый номер, земеля. Ты погляди, как его колбасит.
– Ты не бойся, малой. Просто кто-то на чердаке шуровал, вот я и подумал, вдруг твоя маманя там что-то стоящее хранила.
Ксюша задержалась в кружке художественной самодеятельности до пяти. Когда она переступила порог, Протасов слово в слово повторил свою историю. Девчонка не побледнела, а побелела. Протасов, вовсе не собиравшийся запугивать хозяйскую дочку до смерти, сам слегка расстроился.
– Опять?! – ахнула девчонка, и прикрыла рот ладошкой.
– Что значит, опять? – спросил Протасов.
– Чует собака, чье мясо съела, – шептал в ухо Вовчик. Валерий предположил, что собака чует, где оно зарыто, но спорить не стал.
– Вы его видели?! – спросила девчонка. Похоже, для нее это почему-то представлялось особенно важным.
– Кого его? Дружка твоего? – вставил Волына, в духе Глеба Жиглова из «Эры милосердия»: Спрос в нашем деле – дорогого стоит, Шарапов.
– Какого дружка? О чем вы, дядя Володя?
– Тамбовский волк тебе дядя, соплячка.
– Не видели, – вздохнул Протасов, делая знак Вовчику замолчать.
– Увидим, мало ему не покажется. – Заверил Волына.
Это было все, что земам удалось накопать к приходу Ирины. Хозяйка заявилась около шести, вымотанная, и злая как ласка. Протасов встретил ее в дверях и сразу огорошил новостью:
– Слышь, Ирка?! Нас тут грабануть, короче, хотели.
– Ограбить? – квартирная хозяйка остолбенела.
– А я как сказал? – и Протасов в третий раз поведал о ночном инциденте. Врожденная склонность к мелодраматическим эффектам заставила его даже сгустить краски, и он был несколько разочарован тем, что история не произвела впечатления. Ирина молча разгрузила сумки, непроницаемая, как египетский сфинкс.
