Минутой спустя Линд ослабил натяжение и накинул веревку
ненадежнее. Затем он поднял Красицки, словно маленького ребенка, прижал его к
себе левой рукой, а правой набросил веревку на трубу и закрепил ее. Ноги
Красицки начали покачиваться в нескольких дюймах от пола. А потом стало
покачиваться и все тело, подчиняясь покачиванию корабля.
Линд вышел из каюты и запер за собою дверь.
Мадлен Леннокс скрежетала зубами в неистовом экстазе,
перекатывая голову с одной стороны на другую. Тело ее то вздымалось вверх, то
обмякало, словно порванная пружина. Ее жаркое дыхание буквально обжигало его
плечо, которое она минуту назад еще царапала ногтями.
Первый раз встречаю такую ненасытную, подумал Годард. Ее муж
наверняка об этом знал, когда уходил в море. Знал, что у нее не один любовник.
С духовной точки зрения она при этом практически не
присутствовала. Да, этого и не выдержал бы ни один мужчина. А программу Мадлен
разработала, судя по всему, отлично. В большинстве случаев на грузовых судах
плывут женщины в возрасте. Такие, как Карин Брук, — редкое исключение. Офицеры
из команды корабля, правда, по большей части женатые, но кто из них, находясь в
открытом море, откажет изголодавшейся женщине или сможет ей противостоять?
Пароходство, разумеется, косо смотрит на то, что офицеры укладываются в постели
пассажирок, но что оно может предпринять против этого?
Годард присел на койке и закурил сигарету.
— Большое спасибо, — сказала Мадлен Леннокс. — Ты хорошо
выполнил свой долг, мистер Годард, хотя тебя и утомляют общественные
обязанности.
— Утомляют? Ничего подобного!
— Но я же не жалуюсь, мой дорогой. Я довольна и сыта. А это
значит, что половина дела уже сделана. Даже если ты хотел что-либо доказать…
— Дело не в этом, — ответил он.
— И манеры у тебя тоже неплохие. Ты даже не обиделся на этот
классический прием женской извращенности. — Она тихонько засмеялась. — Ты очень
милый и очень мне нравишься. В мыслях, правда, ты где-то очень далеко, и тем не
менее милый. Не дашь мне сигарету?
Он раскурил еще одну сигарету и протянул ей. Пепельницу
поставил себе на живот. Гром еще грохотал, но гроза уже утихла.
— Но меня все же кое-что беспокоит, — сказала Мадлен после
нескольких минут молчания. — Красицки. Как он все-таки вышел из себя… если
действительно вышел…
В голове Годарда сразу зажглась сигнальная лампочка,
означавшая тревогу.
— Не совсем понимаю…
— Не имеет значения. Я сама не отдаю себе отчета, знаю ли, о
чем говорю. Но ты как-то сказал такие слова, которые никак не выходят у меня из
головы.
В таком случае, подумал он, мое неосмотрительное замечание
может стоить жизни нам обоим.
— Помнишь, ты сказал, что только гений сможет поставить
такую сцену лучше. Я понимаю, что ты имел в виду это не буквально, но тем не
менее задумалась. И постепенно мною овладевало такое неприятное чувство, будто
всего того, что я видела собственными глазами, на самом деле не было. Я не
очень странно объясняю?
— Странно. Ты касаешься таких философских концепций, которые
мне недоступны.
— Я имею в виду лишь заготовленную и запланированную сцену.
— Минутку… — Он попытался найти подходящий тон, который свидетельствовал
бы о его сомнениях и неверии. — Ты что, хочешь сказать, что все это было
разыграно?
— Ну, я и сама этого не знаю. Но все было как-то уж слишком…
Даже не знаю, как сказать. Ну, словно по нотам. Слишком много деталей
проявилось или появилось как раз в нужный момент. Такие совпадения в
пространстве и времени практически не случаются. Многое вызывает сомнения.
Например, как Красицки заставил этого Эгертона заговорить по-немецки. Ведь это
было сделано очень ловко. А такому человеку, как Красицки, с его поврежденным
разумом подобное вряд ли доступно.
— Человек с поврежденным разумом еще не слабоумный, —
возразил Годард. — Все-таки он был ассистентом в университете…
— Я знаю. Но было и еще кое-что. В театре это, кажется,
называют блоком.
Умно, ничего не скажешь, подумал он. Или она сама какое-то
время была занята в театре?
— Да, все правильно. Ты имеешь в виду движение актеров в
одной сцене?
— Угу. За столом трое мужчин. Линд — единственный, кто может
беспрепятственно сорваться со своего места, предпринять активные действия и
удержать Красицки. Капитан этого сделать не может, так как сидит на другом
конце. Ты тоже зажат с обеих сторон…
— Капитан всегда сидит во главе стола, а я занял место
совершенно случайно, — возразил Годард.
— Я не совсем в этом уверена. Ведь ты, собственно, сидел
там, где должен был сидеть Красицки. С тех пор, как мы вышли из Кали, он ни
разу не появился за столом. Но тем не менее на этом месте всегда стоял прибор —
на тот случай, если он все же придет.
Мысли вихрем пронеслись в голове у Годарда, но облегчения
ему не принесли. Даже наоборот. Ведь тогда выходит, что в это дело втянуты и
Барсет, и стюард, обслуживающий в столовой. Неужели все они руководствовались
указаниями капитана Стина?
Но в данный момент самая опасная проблема — сама Мадлен
Леннокс. Разумеется, мысль о том, что она тоже является членом заговора,
абсурдна, но тем не менее нельзя исключить того, что она каким-то образом
связана с Линдом. Вполне возможно, что он тоже удовлетворяет ее женские желания
— и только ради того, чтобы знать, что у кого на уме, в том числе и у него,
Годарда.
Если это действительно ловушка, то она до удивления проста и
в то же время смертельна. От него, ожидают одного: чтобы он посоветовал ей
держать язык за зубами, если она хочет добраться до Манилы. Если Мадлен играет
динамитом бессознательно, тогда его совет наверняка заставит ее замолчать. Но
если расскажет обо всем Линду, это будет означать, что Годард положил свою
голову на плаху. Правда, тут есть и еще одна возможность…
— Не смотри так много шпионских фильмов, — заставил он себя
усмехнуться. — Иначе еще и не в такое поверишь.
— Значит, ты считаешь, что я все это придумала?
— Послушай меня, Мадлен, этому человеку дважды выстрелили в
грудь, и мы все это видели! Убийство произошло при пяти свидетелях! Помнишь,
кровь…
— Знаю… все так и было, и тем не менее что-то продолжает
меня беспокоить. Вот я и пытаюсь понять, что же это такое.
Он вздохнул:
— Именно таких свидетельниц прокуроры и желают иметь на
процессах в делах об убийствах. Они обычно говорят приблизительно так: «Да, я
видела, что этому человеку буквально снесло голову пулей, но я ни на секунду не
могу поверить, что он был ранен».
