– Что ты Жилко только что завалил, а сейчас к нему едешь.
Я окликнул конвоира и встал из-за стола:
– Мне терять нечего. Не нужно о сокровищах думать. Если я сюда и войду, то моего на воле ничего не останется. Прощай, Табанцев.
И тут он понял.
До него дошло, что я владею информацией и слово «прощай», в конце, прозвучало для него как приговор.
Я уходил по одному коридору, Табанцева уводили по другому. Когда я вышел на улицу, в моих ушах звенело:
– Горский, сука! Будь ты проклят! Сдохнешь скоро, как собака! Я обещаю!..
Улица Железнодорожная. Мы с Ваней вышли на перекрестке и уперлись в дом «номер сорок». Недалеко и до дома номер «пятьдесят шесть».
Я взял с собой Бурлака, а не Верховцева. Слишком мало времени прошло с того момента, как он поднялся на ноги. Димка поправился за пять дней. Ему что-то вливали и чем-то кололи и в итоге велели пару недель полежать дома. Но Верховцев не из тех, кто лежит. Он быстро возвратился в строй. Однако я не торопился привлекать его к работе и давал возможность побольше отдыхать.
Дверь в восемнадцатую квартиру, как и предполагалось, никто не открыл. Пересвист соловья после нажатия кнопки звонка был достаточно хорошо различим даже на лестничной клетке. Дверь одна, деревянная. Замок английский. Вынув отмычки, я стал ковыряться в замке. Защищая закон, что-нибудь всегда нарушишь…
Однокомнатная квартира, чистая, без запаха, свойственного притонам и ночлежкам. Из мебели – одинокая, аккуратно заправленная кровать и два сдвинутых рядом стола. Я мысленно прикинул, а для чего было их так сдвигать? Либо покойника в гробу на него положить, либо гулянку устроить. Опять эти чудные альтернативы…
Понимая, что размышляю совершенно ни о чем, я направился к своему излюбленному месту в квартирах. К мусорному ведру. Еще выдвигая его на середину комнаты, я почувствовал, что оно наполнено доверху. Содержимое меня удивило до крайности. Несколько шприцов, сломанных ампул, вата с засохшей черной кровью и огромное количество таких же окровавленных бинтов. Недоступные моему пониманию миски одноразового применения, тонкие капельницы и другие медицинские причуды. Одним словом, полный набор использованных врачебных препаратов и материалов. Теперь понятно предназначение сдвинутых столов в комнате. В этой квартире около месяца назад кому-то делали операцию. Я поднял одну из ампул. «Lidocaini». Понятно, местный наркоз. И таких ампул – четыре. Тут же валялись скомканные резиновые перчатки со следами засохшей крови. Тут не просто «по-свойски» кого-то перевязывали. Здесь был врач. Но законопослушный врач, который еще помнит клятву Гиппократа, не станет делать операцию на дому. Как по бинтам и вате определить, что именно резали да перематывали? И какое отношение к этому имел Табанцев?
– Посмотри сюда! – раздалось из комнаты.
Когда я вошел, Бурлак стоял над перевернутым матрацем и держал в руке несколько фотографий. Он протянул их мне, и я почувствовал, как в моей груди застучало сердце…
С фотографии «десять на пятнадцать» на меня смотрело лицо Ольги Кореневой. На других она была изображена в профиль. Художественные, очень качественные снимки.
– Ты не знаешь, зачем люди иногда прячут фотографии под кроватный матрац? – усмехнулся Ванька.
Знаю…
Вот теперь я понял ВСЁ!
Я понял, что меня мучило весь последний месяц и что за странные мысли проносились в моей голове. Теперь я знал, насколько бываю глуп и недогадлив. Если содержание не отвечает форме, то ты никогда не разглядишь его за этой формой. И неудивительно, что я до сих пор не встретил в своем небольшом городке Ольгу Кореневу, хотя она продолжала жить здесь и вершить свои дела.
Я понял все.
Меня оставили последние силы. Я опустился на кровать и бросил на пол фотографии. Они мягко упали и рассыпались веером по паркету. Пустота стала вытеснять все, чем я жил последние дни, во что верил и на что надеялся.
– Что случилось? – заволновался Ваня.
Мне даже взгляда не хотелось отрывать от пола. Отвечать и объяснять что-то – тем более.
– Иван, найди, пожалуйста, в этой квартире большое зеркало, – глухо выдавил я.
– Андрей, я был в ванной комнате. Там, кроме толчка и самой ванны, ничего нет.
– А ты поищи в других местах. Оно и не должно висеть на стене…
Бурлак ушел, оставив меня наедине с самим собой. Самое страшное и обидное – проиграть не в самой игре, а в овертайме. Быть близко и не успеть.
Ваня вернулся, держа в руках большое круглое зеркало.
– Оно в нише было, – пояснил он. – Но откуда ты знал?
Я встал и забрал зеркало из его рук. На меня смотрел вяло улыбающийся неудачник. Человек, которому не суждено завершить задуманное. А все потому, что мне ничего и никогда не дается просто так.
– Прости меня, Ваня… Прости за то, что я никогда не смогу найти убийцу твоего отца.
Резко размахнувшись, я разбил свое отражение. Десятки осколков, сверкая и звеня, разлетелись по всей комнате…
Глава 35
До боли знакомый «оральный кабинет» нашего Белого дома – ГУВД. Здесь решается судьба всех, кому не посчастливилось проявить себя так, как хотелось бы видеть людям, восседающим за столами. Передо мной – весь цвет местного руководства: заместитель начальника по работе с личным составом, начальник отдела кадров, начальник уголовного розыска города и еще пять человек, с двумя-тремя большими звездами на погонах. Выше них – только небо. Я не испытывал к ним никаких отрицательных эмоций, так как всегда помнил слова своего наставника, бывшего начальника отдела. В нашу первую встречу, восемь лет назад, Павел Самойлович сказал мне:
– Ты что забыл в милиции? Беги подальше от этого бардака! Здесь никогда ничего не изменится.
Предупрежден – значит, вооружен. Нужно было «бежать», когда советовали умные люди. Поэтому грех сейчас презрительную мину лепить или огрызаться.
Приказом начальника ГУВД я был уволен из органов внутренних дел по статье 58 «К» – «грубое и систематическое нарушение дисциплины». Подтверждением оного были многочисленные рапорта Обрезанова и Торопова. В них говорилось, что «…капитан милиции Горский, ведомый себялюбием и гордыней, презрел интересы службы…», «…вел себя в коллективе презрительно по отношению к коллегам, допускал многочисленные опоздания на службу…», «…употребление спиртных напитков, как на службе, так и в быту, вошло в норму…» и многое, многое другое. Максим Александрович в паре с Константином Николаевичем распинали меня и мою гордыню на свежеотпечатанных секретаршей ГУВД листах бумаги. Особенно драматично прозвучала фраза о том, что я, имея большой авторитет в коллективе отдела, резко снизил показатели работы. Глядя на меня, мои другие сотрудники по привычке брали с меня пример и стали опаздывать на службу и проявлять недисциплинированность.
