– Но я…
Максименков вытянул вперед руку, тронул за плечо Васильченко, ожидая защиты и поддержки. Но Васильченко словно не заметил прикосновения и жалобного возгласа юриста, а продолжал с отсутствующим видом смотреть в окно. Все происходящее в комнате лично его не касалось. Егоров снова сделал шаг вперед, а побледневший адвокат на ватных ногах отступал на шаг.
– Ты слышишь меня? – спросил Егоров.
– Слышу, – пискнул Максименков.
– Так вот, тат парень после встречи со мной выглядит совсем неважно, как последний урод, – сказал Егоров. – А ведь он был сильным, независимым и весьма обеспеченным человеком. А теперь просто нищий урод. Его жена стала чье-то домработницей. И жить этому парню остается уже недолго. Да и что это за жизнь? Одно мученье. Уколы и таблетки.
Максименков, поддавшись животному страху, потеряв способность трезво соображать, застыл у двери, не зная, что делать: то ли бежать опрометью по коридору, то ли, повалившись на колени, неизвестно за что просить прощения, то ли во весь голос закричать «караул».
– Понимаете, понимаете, – забормотал он, не зная с чего начать и чем закончить фразу.
– Иди, – сказал Егоров.
Максименков развернулся и выскочил в коридор.
– И мне пора.
Егоров вынул из нагрудного кармана свое удостоверение и передал его Васильченко. Тот поднялся со стула и протянул Егорову плотно набитый конверт.
– Ваше жалование за два месяца вперед. И ещё некоторая сумма. То ли премиальные, то ли подъемные.
– И на том спасибо, – Егоров убрал деньги в карман, взял сумку и быстрым шагом вышел на улицу.
Растопив высокие облака, показалось солнце. Кажется, наступала настоящая весна.
* * *
Через два часа Егоров, наскоро перекусив по дороге, остановил машину на заднем дворе гостиницы небольшого подмосковного городка. Он вошел в здание с черного хода, поднялся по лестнице на нужный этаж и, постучав в дверь номера Лены Романовой, повернул ручку и оказался в тесной прихожей посередине которой стояла пузатая дорожная сумка с длинным наплечным ремнем.
– Кто там?
Небольшое замкнутое пространство гостиничного номера создавало странные акустические эффекты. Голос Лены, казалось, сочился сквозь вентиляционную решетку или исходил прямо с потолка. Егоров инстинктивно задрал голову кверху, осмотрел люстру, похожую на графин, но, наконец, сообразил, что Лена может находиться или в жилой комнате или в ванной.
– Можно войти?
Кашлянув в кулак, Егоров сделал несколько шагов вперед и тут увидел Лену. Разложив на кровати мягкий чемодан, она перекладывала в него вещи из шкафа.
– А вы разве ещё не вошли? – она повернула голову на голос Егорова. – А, это вы…
– Что, ждали не меня, кого-то другого? – он снял кепку и уперся плечом в дверной косяк.
– Я никого не жду, – Лена бросила в чемодан какую-то маечку. – Я уезжаю отсюда. Мне здесь надоело. Душно в этом клоповнике. Весна на дворе, а я в этих казематах сижу, словно срок получила.
– Охрану у вас уже сменили?
– Да, сегодня с утра пришли два каких-то хмыря, знакомиться, – Лена, видимо, утомленная сборами, отошла от кровати и плюхнулась в кресло, вытянув вперед ноги. – Два таких сочных типажа, абсолютно гнусные типы. Это их появление меня окончательно доконало.
– А сейчас они где?
– Скорее всего, в местной пивной, в каком-нибудь шинке, там им самое место, – Лена потянулась, разведя локти в стороны. – Знакомиться они пришли… Похоже, у них одна извилина на двоих, и та уже давно выпрямилась, превратилась в морщину. Наверное, напьются и станут развлекаться. Пристрелят пару посетителей, хозяина заведения, а хозяйку просто изнасилуют. А потом вообще забудут, зачем их сюда прислали, явятся меня на куски резать. Такие рожи только на насилие и способны.
– У вас богатая фантазия.
– У меня плохое настроение, просто ужасное настроение. Садитесь, что вы встали, как немой укор? На подмогу что ли приехали к этим двум дегенератам? Учтите, даже если вы заколотите дверь этого номера, я все равно убегу. Спущусь из окна по этим серым не стираным простыням, хотя и брезгую к ним прикасаться. Интересно, что вы тогда станете делать? Ну, когда увидите, что я спускаюсь вниз по этим простыням? Откроете огонь на поражение? Или сперва сделаете предупредительный выстрел? Пальнете в воздух. А уж потом хорошенько прицелитесь и… Товарищи по оружию вас поймут. Как-никак, находились при исполнении, можно сказать, на боевом посту. Хотя, скажут, девочку жалко. Молодая, жить бы ей еще. К тому же беременная. А вы двоих одним выстрелом.
– Я не очень люблю черный юмор, – Егоров отошел от двери и сел в кресло, надев кепку на свое колено. – И здесь вы находитесь не по моей злой прихоти. Вам грозила реальная опасность.
– Грозила? Значит, теперь эта опасность мне больше не грозит? Так я понимаю?
– В настоящее время этому человеку не до вас, – он полез в куртку и вытащил запечатанный почтовый конверт. – Сегодня с утра побывал на вашей квартире, так, на всякий случай.
– А у вас что, есть ключи? – Лена высоко подняла брови.
– Нет у меня ключей, – соврал Егоров. – И откуда им взяться? Просто осмотрел вашу дверь, вдруг есть следы взлома. А в дверной щели торчит этот конверт, – снова соврал Егоров, – но на конверте, который он сегодняшним утром вытащил из почтового ящика, не было штемпелей почты. – Я подумал, здесь что-то, решил передать.
Егоров вскрыл и, прочитав, аккуратно запечатал письмо ещё утром, на квартире Лены. Письмо как письмо, ничего особенного, коротенькое. Обычная лирика, обещание скоро увидеться и все объяснить при встрече с глазу на глаз. Еще в письме содержалась просьба о прощении, правда, не известно за что. Егоров оставил этот вопрос без ответа, решив, что влюбленные люди вечно просят друг у друга прощения, а за что именно, спроси их – не ответят. Но крупицу полезной информации письмо все-таки содержало. Ирошников ни словом не упоминал о своем отъезде в Питер в будущее воскресенье. Значит, Лена не в курсе его планов. Сделав вид, что понимает деликатность момента, Егоров встал с кресла и быстро перекурил в ванной комнате.
– За письмо вам спасибо, – сказала Лена, когда он вернулся. – Только все равно я здесь не останусь.
Она порвала письмо и конверт в мелкие клочки, вышла в ванную, и Егоров услышал плеск воды в унитазе.
– Вы всегда так обращаетесь с личными письмами. Или что-то неприятное прочитали? – спросил Егоров, когда Лана вернулась.
– Отчего же неприятное? – она распахнула настежь дверцы уже пустого трехстворчатого шкафа. – Очень даже приятное письмо. А порвала его, потому что не хочу, чтобы всякие, с позволения сказать, сыщики копались в моей переписке, – она повернулась к Егорову и прищурилась. Под этим взглядом мягкое сиденье кресло показалось ему жестким и неудобным.
