На первом этаже универмага у грузчика кафе мороженного Трегубович купил два пятикилограммовых брикета сухого льда, опустил брикеты в новую сумку, нашел в вестибюле телефон автомат, набрал домашний номер Марьясова и не сразу узнал слабый надломленный голос молодой вдовы. «У меня есть как раз то, чего вам не хватает, – представившись, сказал Трегубович. – То есть не вам, а покойному мужу не хватает». Вдова, мгновенно изменившись в голосе, выдала такую порцию площадной брани, что у Трегубовича заложила ухо. «Это ваш бывший муж – ублюдок и тварь, а не я», – огрызнулся Трегубович, но дальше препираться не стал. «Подумайте, я ещё перезвоню», – он опустил трубку, вышел на площадь, остановил машину и отправился в обратную дорогу.
Заперевшись в полутемном холодном погребе, он надел теплые перчатки, вооружился ржавым штыком от карабина и мелко покрошил лед. Держа отрубленную голову Марьясова за сизый пупыристый нос, он опустил её в сумку-холодильник, плотнее прикрыл веки, стараясь не повредить острыми гранями колотого льда глазные яблоки. Аккуратно перекладывая голову льдом, он следил, чтобы уши Марьясова не загнулись кверху, а остались прижатыми к голове. Плотно закрыв крышку сумки, Трегубович остался доволен работой. Ведь, как ни крути, голова – это товар, а всякий товар должен пройти предпродажную подготовку, иметь соответствующий кондиционный вид, иначе грош ему цена, – рассудил он.
Спрятав сумку в самом темном углу погреба под рыбацким неводом и иссохшей бочковой крышкой, по шаткой лестнице он поднялся наверх. Наскоро пообедав несытным жидким борщом в обществе как всегда мрачного, измученного хроническим похмельем Виктора Николаевича, Трегубович растянулся на узкой кровати, застеленной колючим солдатским одеялом, сунул в рот сигарету. Пусть вдова немного успокоится, остынет, дозреет до серьезного разговора. Потушив окурок в цветочном горшке, он перевернулся на бок и задремал.
На следующее утро, чуть свет Трегубович снова отбыл в Москву. Не отпуская машины, он плотно закрыл за собой дверцу телефона-автомата и набрал нужный номер. Трубку сняли после второго гудка. Вдова, как он и рассчитывал, быстро поумнела. «Сколько ты хочешь?» – спросила она. Трегубович, готовый к торгу и большим уступкам, назвал сумму. Последовала долгая, возможно, слишком долгая пауза. Вдова сказала, что это непомерная цена и предложила втрое меньшую. Трегубович подумал и, настороженный тем, что разговор слишком уж затягивается, сказал, что ещё перезвонит, бросил трубку, добежал до машины и велел шоферу ехать на другой конец города, в Измайлово. По паспорту подвернувшегося на пути ханыги он сдал в скупку золотой браслет от «Ролекса», но слишком уж приметные номерные часы продать не рискнул.
Следующий звонок Марьясовой он сделал после обеда. «Хорошо, снижу цену вдвое», – сказал Трегубович. «Я уступать не буду», – твердо ответила вдова. «Такая хорошая, светла голова, а вы торгуетесь, – забубнил Трегубович. – В таких случаях даже неудобно торговаться, даже стыдно это делать». «Свинья, сопляк вонючий, и ты ещё о стыде рассуждаешь?» – закипела вдова. «Вы же не положите супруга в гроб без головы, – Трегубович шмыгал простуженным носом. – Марьясов уважаемый человек, отец города. Он не должен лежать без головы. Негоже так поступать с заслуженным человеком». «Заткнись, дурак, сукин сын, – взвизгнула вдова. – И запомни вот что. Когда голова слетит с плеч и попадет ко мне в руки, я её продавать не стану. Потому что за неё и гроша не дадут. Я просто кину твою башку в выгребную яму. Там ей самое место». «Эй, полегче, а то я обижусь», – Трегубович и вправду готов был обидеться. Но он не обиделся, только сказал, что перезвонит через некоторое время, и, положив трубку, снова сел в машину и отправился по магазинам купить несколько модных рубашек и спортивный костюм.
Последний разговор с Марьясовой оказался самым содержательным. «Можешь забирать свои деньги», – сказала вдова. «Нет, с наличностью я связываться не буду, – Трегубович усмехнулся и назвал банк. – Я тут у вас в Москве кое-чему научился. С наличностью меня повяжут. Откройте там счет на мое имя и поместите на него деньги. Нужно сделать так, чтобы человек по моей доверенности мог их получить в любом отделении банка, в любое время. Как только переведете деньги, я скажу, где голова». «Мы так не договаривались, – вдова была готова снова взорваться. – Это слишком долго, открывать счет, переводить деньги». «Не долго, – отрезал Трегубович. – Задержите похороны на пару дней. И всем объявите, что тело пока находится на судебной экспертизе. Я перезвоню через полутора суток, вы мне скажете номер счета, мой человек или я сам получу деньги – и все. Голова заморожена и пролежит в целости ещё хоть год». Трегубович вежливо попрощался.
Следующий звонок вдове он сделает уже из Бреста, но сперва позвонит в банк. С деньгами же нет никакой спешки. Их можно хоть через месяц получить, а лучше, через два месяца. Но оставаться сейчас в Москве, прятаться по съемным квартирам, нет, это слишком опасно. Нужно на время уехать…
– У меня в жизни было не так много женщин, – рассказывал Трегубович, мечтательно глядя в пространство. – Всего-то семь или восемь женщин было. По большому счету, это ерунда. Шлюх, разумеется, я не считал. Но бабы меня почему-то любят. Прикипают ко мне сразу.
Валентин в ответ сморозил гадость, найдя самое пошлое и грубое объяснение любви женщин к Трегубовичу, но тот лишь беззлобно отмахнулся, не принимая в расчет слова быстро захмелевшего попутчика.
– Это все ерунда насчет физических возможностей и величины половых органов, – сказал Трегубович. – Тут что-то другое, необъяснимое. Даже мистическое. За одной женщиной, очень приличной, она старше меня, технологом работала на молочном комбинате, я и ухаживал всего-то неделю. Правда, комплименты я ей делал, и цветы даже подарил. Так она от любви натурально чуть с ума не сошла, на край света готова была. Она так мне и сказала: «Или ты женишься на мне, или я в петлю полезу. Удавлюсь к чертовой матери – и шабаш». Вот такая любовь, такое чувство.
– И что, удавилась?
– Одумалась в последний момент, даже веревку намылить не успела. И там ещё один мужичок, водила с её комбината, нашелся. За него она замуж и выскочила. Но любила исключительно меня.
– Моя жена вроде тоже меня любит, а вот тетку свою уговорить не смогла, – Валентин, подумав, свернул на свое, наболевшее. – Чтобы та квартиру на нас переписала. И вообще, суки они все долбаные, бабы эти.
– Ну, не все, не так, чтобы уж все, – внес коррективу Трегубович. – Хотя, конечно, попадаются и такие.
– Все, – настаивал на своем Валентин.
Трегубович пригубил пиво, но так и не успел сделать большого сладкого глотка, как кто-то похлопал его по плечу. Он поднял голову и встретился с добрым взглядом младшего лейтенанта милиции. За спиной Ложкина топтался невысокого роста сержантик в мешковатой шинели, всем своим видом показывая, что милиционеры в буфете люди лишние, сами понимают это, и скоро уйдут отсюда, не причинив посетителям лишнего беспокойства.
– Прошу прощения, предъявите документы, – Ложкин козырнул Трегубовичу.
– А, документы, это, пожалуйста. Документы на месте.
