– Кто его спрашивает? – без особой надежды на постороннего человека уточнил дежурный.
– Жена, – прозвучал вполне ожидаемый ответ.
– Его сейчас нет, позвоните позже, – отлично зная, где сейчас находится Ефимов, дежурный никак не желал вступать в долгие объяснения.
– Опять за водой уехал? – Сарказма в голосе не услышал бы, наверное, только глухой.
– Ну почему же… – растерянно пробормотал дежурный, – он…
– Скажите, пожалуйста, лучше, когда он будет, – довольно бесцеремонно прервала дежурного Олеся, не желавшая слушать очередную выдумку.
– Вы знаете… – Дежурный пару секунд раздумывал, затем прикинув все «за» и «против», вспомнил, на сколько суток ушла группа и, уже больше не колеблясь, посоветовал ожидавшей его ответа женщине: – Через три дня позвоните.
– Спасибо, я поняла, – поблагодарила Олеся и, отключив телефон, тяжело вздохнула.
Время ожидания растянулось на вечность. Оно, как собранная в клубок веревка, медленно разматываясь, ползало по бесконечному полотну бытия, никак не желая вытащить за собой долгожданный день встречи. Хотелось плакать. И она плакала. Ночами, украдкой от уснувших детей. И молилась. Молилась по-настоящему, стоя на коленях в углу, глядя на стены и живо представляя себе образа, которых на самом деле там не было. Она не знала, одобрил бы это ее муж. Странно, но за полтора десятка лет их совместной жизни они никогда не разговаривали о Боге. Вроде бы так было и надо. Сейчас же она молилась истово, почти исступленно, совершая поклоны, склоняясь до самого пола. Ее губы шевелилась в такт мысленно возносимым просьбам, а из глаз текли слезы. Может, она молилась неправильно, не так, как полагается. Иногда она при этом рыдала навзрыд, не в силах сдерживать навалившиеся на нее переживания. Но она готова была отдать всю себя без остатка, лишь бы Сережа, ее Сережа вернулся живой. Пусть раненый, пусть калека, но живой. Она молилась и плакала, плакала и молилась. Она молилась до тех пор, пока, изнемогая от усталости, не падала в холодную одинокую постель и не проваливалась в чуткий, беспокойный сон. А новый день начинался думами о любимом. Олеся никогда не могла понять, точнее, не могла принять его стремления воевать. Не могла принять и не могла простить его командировки, приносившие ей столько страданий. Не могла простить и продолжала любить и ждать. Любить… любить с каждым разом и днем все сильнее и преданнее. Словно он уезжал защищать именно ее, семью, их общее настоящее и будущее. Наверное, так оно и было. Олеся видела, как медленно, но упорно война подбиралась к ее очагу. Вначале она полыхала далеко, где-то там, в далеком Афганистане, затем перекинулась на Армению, Азербайджан, Таджикистан, Грузию, потом пришла и Россию. А сейчас война стала подбираться к ее малой родине. Война шла… Шла взрывами, пожарами, убийствами ни в чем не повинных людей, приближаясь, подползая все ближе и ближе своими ядовитыми щупальцами к ее городкам и селам. И кто-то должен был ее остановить. И кто, если… Сейчас Олеся вспомнила начертанный на транспаранте девиз «Никто, кроме нас» и невольно улыбнулась. Сережа вернется, обязательно вернется. Живой и здоровый; и если не он, то кто?
Рядовой Гаврилюк
Но выстрел не грянул. В последний момент Алексей все же удержался от соблазна одним движением пальца устранить опасность, исходившую от застывшего в неподвижности бандита. Команды не было, значит, надо было лежать и, надеясь на лучшее, не двигаться.
«А вдруг наши уже ушли?» На мгновение появившаяся мысль тут же исчезла, он же видел вернувшегося назад Эдика, значит, и командир где-то рядом. Может, потому и не стреляют, что ждут, когда подтянется вся остальная банда?
А «чехи» находились уже совсем близко. Вот уже первый из них, идя по центру вершины, оказался настолько в стороне, что вышел из поля зрения оптического прибора. Теперь, чтобы взять его на «мушку», следовало довернуть оружие. Довернуть – значит пошевелиться всем телом. Пошевелиться… Алексей не стал продолжать рассуждения. Он просто перенацелил винтовку на идущего вторым, а первый уже был совсем рядом, в двадцати метрах, на уровне плеча. Гаврилюк слышал его шаги, его приглушенное дыхание. Сам же он вжался в приклад и почти перестал дышать. Он понимал, что если впередиидущий его заметит, то ему даже не успеть увидеть, как тот вскинет автомат. Но ведь где-то совсем близко свои, они не дадут, они прикроют. А выстрелов все нет. Вот и второй вышел из зоны поражения, – прицел сместился на третьего, а где-то там, в глубине растущего на хребте леса, мелькнула фигура пятого…
Подполковник Трясунов
Телефон зазвонил, когда Трясунов, вернувшись из автопарка (куда он ходил проверить, как идут дела по ремонту одного из БТР), только вошел в командирскую палатку.
– Слушаю, подполковник Трясунов, – привычно отозвался он и устало плюхнулся в стоявшее подле стола кресло.
– Товарищ подполковник! – Держа трубку у самого рта и докладывая комбату, старший прапорщик Косыгин даже привстал. – Из Ханкалы к нам вылетела какая-то прокурорская проверка.
– Ну и? – Командир отряда пребывал не в духе.
– Приказано встретить.
– По поводу? – снова спросил комбат, имея в виду причину, по которой к ним в отряд едут прокурорские деятели.
– Никаких указаний не было, – отвечая, Косыгин виновато отвел левую руку в сторону. Будто собеседник мог видеть его действия.
– Хорошо, встретим! – заверил дежурного Трясунов и положил трубку на рычаг. Вольно или невольно, а мысли подполковника закружились вокруг прибывающей проверки. Проанализировав состояние дел в отряде, комбат пришел к выводу, что причин подобного внимания он не знает. Значит, было что-то ему не ведомое, и это привыкшему быть в курсе событий подполковнику очень не понравилось…
А получасом позже пришло еще одно указание относительно прибывающей проверочной группы.
Старший прапорщик Ефимов
По мере приближения бандитского квартета напряжение нарастало. Я очень давно не чувствовал себя столь неуверенным. Привыкнув к необходимости действовать, сейчас, когда вся моя задача заключалась именно в бездействии, все мое внутреннее естество, протестуя против подобного и одновременно страшась его, сжалось в томительном ожидании в клубок.
«Чехи» шли по самой вершине хребта. Нагло, открыто, уверенные, что опасности здесь нет и быть не может. Лишь изредка шедший впереди бандит останавливался и прислушивался к жившему своей жизнью лесу, а может, просто ждал, когда подтянутся остальные?
Нас разделяли только реденькие ветки шиповника и тридцать метров практически открытого пространства. Нам, вжавшимся в землю, было слышно, как припечатываются к почве подошвы ботинок впередиидущего, как слегка поскрипывает «упряжь» идущего вторым, как остановился и, совершенно не думая о соблюдении тишины, высморкался третий. Именно он, проходя мимо наших позиций, замедлил шаг и пристально всмотрелся в переплетение ветвей укрывающего нас кустарника.
