Симонетта ответила, не сводя глаз с Мельцера:
— Я думаю, вы и есть чародей и уже околдовали меня. Ее губы приблизились к его губам.
Словно во сне зеркальщик ощутил поцелуй ее нежных мягких губ, почувствовал стройное тело, прильнувшее к нему с кошачьей гибкостью. Он был поражен до глубины души и сам себе казался неумелым и неловким. Мельцер охотно признался бы в любви прямо там, не сходя с места, но он заставил себя обуздать страсть из боязни сказать что-то не то. Зеркальщику хотелось стать на колени перед прекрасной венецианкой, но на то, чтобы сказать, что он любит ее, ему не хватало мужества. Ничто так не пугало Мельцера, как необходимость открыть свои чувства и вероятность быть осмеянным.
— Как вы прекрасны, Симонетта! — произнес он вместо этого и добавил: — Я восхищался вами с самого начала.
Каждый из этих комплиментов лютнистка уже наверняка слышала, и не раз, но Мельцер понял это только после того, как замолчал. И откуда ему знать, не принадлежит ли Симонетта к тому сорту женщин, которые, желанные и пользующиеся успехом, сегодня отдаются одному, а завтра — другому?
И тут, словно прочитав его мысли, лютнистка подняла брови и сказала:
— Отчего вы размышляете о будущем, когда вашего внимания требует настоящее?
С этими словами она еще плотнее приникла к нему. Зеркальщик почувствовал ее бедра, кончики ее грудей и глубоко вздохнул.
Но прежде чем он в своей беспомощности успел совсем потерять голову, к ним подошли двое слуг в ливреях и с корзинками в руках. Слуги раздавали маски и причудливые головные уборы.
Симонетта выбрала себе желто-зеленую маску в крапинку с маленьким острым клювом над носом, Мельцер получил причудливую шляпу с броскими черно-белыми полями. Октет в шитых золотом костюмах и красных чулках исполнял мавританский танец с криками, во время которого мужчины кружили вокруг женщин и после каждого круга делали движение, задуманное, вероятно, как радостный полет, но больше похожее на прыжок через лужу.
— Прелестная птичка, — заявил Мельцер, обращаясь к Симонетте, — я охотно повел бы вас танцевать, но танцевальное искусство столь же чуждо мне, как и страна, где растет перец. Думаю, это выглядело бы довольно жалко.
Симонетта взяла Мельцера под руку и повела его за собой в другой зал, откуда доносились звуки флейты, сопровождаемые гулкими ударами барабана. Зрители стояли в кругу, очень близко друг к другу, и хлопали в ритме барабанной дроби, а в центре круга пышнотелая женщина, египтянка или ливанка, исполняла зажигательный танец. На широкие бедра танцовщицы было наброшено тонкое покрывало, а вокруг ее тела несколько раз обернулась змея толщиной в руку. Когда женщина поднесла извивающуюся рептилию прямо к своему лицу, так близко, что можно было подумать, что змея вот-вот укусит хозяйку, Симонетта вскрикнула и потянула зеркальщика за собой к мраморной лестнице.
Лестница привела их в галерею с множеством дверей. За первой из них оказалась комната, где бесчинствовали французские фокусники. Пестро разодетые шутники пытались на потеху зрителям поймать белых и черных кроликов, что им, однако, не удавалось и каждый раз заканчивалось падением. За второй дверью кастильские фехтовальщики устраивали увлекательные дуэли, а зрители хлопали, когда один из противников попадал в другого и лилась кровь. Из третьей комнаты, где был сделан бассейн, доносились вопли и визг. Там резвились наяды и нереиды, одетые только в прозрачные покрывала, и сластолюбцы пытались полностью раздеть сказочных созданий при помощи удочек. Четвертая дверь вела в комнату, где проходили бои гномов. А за следующей, пятой дверью, развратные пары предавались влиянию экзотических порошков и напитков, привезенных из Индии и далеких азиатских стран. Эти средства притупляли чувства и разжигали огонь страсти.
Что происходило за шестой, последней дверью, осталось тайной для обоих, поскольку к ним подошел дворецкий Алексиос и объявил, что император хочет видеть зеркальщика.
— Где император? — удивленно спросил Михель Мельцер. — Его еще не видели.
Казалось, дворецкий был возмущен столь глупым вопросом.
— Трисмегист не привык развлекаться в обществе своих подданных.
— Ах, — непонимающим тоном отозвался Мельцер, — но ведь как раз веселое общество способно развеять его вселенскую скорбь.
Алексиос сделал знак следовать за ним.
Симонетта хотела отстать, по Мельцер схватил ее за руку так крепко, что у нее не оставалось иного выхода, кроме как следовать за ним.
— Вы что, собираетесь указывать императору, как ему развлекаться? — поинтересовался дворецкий на ходу.
— Ни в коем случае, — ответил Мельцер. — Мне просто показалось, что на Празднике Кувшинок веселятся все, кроме одного человека — императора.
— Ему нравится хранить молчание! — вежливо, но непреклонно заметил Алексиос.
Дворецкий быстрым шагом пересек оживленный зал, в конце которого была широкая лестница в форме полумесяца, ведущая на верхний этаж. Портал с колоннами с каждой стороны охраняли факельщики и слуги в ливреях. При появлении дворецкого тяжелые, украшенные золотым орнаментом двери открылись и пропустили посетителей.
По рассерженному взгляду Алексиоса было видно, что присутствие прекрасной лютнистки ему не по нутру, но Мельцер не дал себя запугать и только крепче сжал руку Симонетты. Так они и вошли в зал для аудиенций одинокого императора Иоанна Палеолога.
На другом конце пустого зала, на троне, в неярком свете свечей восседал император. У него в ногах сидели трое женоподобных юношей, одетых в женское платье. Двое младших, еще совсем дети, извлекали из своих лир жалобные звуки, а старший танцевал, извиваясь, словно тоненькое дерево на ветру.
Когда Мельцер и Симонетта вошли в зал, фигура на троне подняла руку, приветствуя вошедших. Инструменты смолкли.
— Зеркальщик! — воскликнул одинокий император, обращаясь к Мельцеру. — Ты вернул мне радость.
Затем он оглядел шляпу с пером на голове у Мельцера, птичью маску лютнистки и соизволил рассмеяться.
— А кто эта восхитительная птичка?
— Ее зовут Симонетта, — прямо ответил Мельцер, на этот раз решив обойтись без посредничества дворецкого. — Она из Венеции, умеет удивительно играть на лютне и поет словно настоящий соловей.
— Чудесно, — заметил император, благосклонно махнув рукой. — Она ваша любовница, зеркальщик?
Мельцер украдкой взглянул па Симонетту.
— Хотел бы я, чтобы это было так, великий император, но столь прекрасная женщина никогда не принадлежит одному.
Иоанн Палеолог нахмурился и, обратившись к Симонетте, сказал:
— Снимите вашу маску, прекрасная птичка, чтобы я мог увидеть ваше лицо.
Лютнистка повиновалась приказу императора, и Иоанн Палеолог удивился:
— Действительно, ангельское личико. Почему ты отвергаешь его, венецианка?
