Снова шли дни. Они вернулись в свой дом и жили в радости и довольстве в стране Двух рек. Как-то раз ночью сон так сковал все члены царевича, что он не выпил пива, поставленного у его ложа женой. И вот что случилось: из расщелины в стене выползла змея, чтобы укусить царевича. Тут она почувствовала запах пива и пила его, пока, опьянев, не впала в забытье. Проснулась жена и разрубила змею на кусочки, а наутро сказала мужу: «Твой бог уберег тебя от двух твоих судеб, может, даст в твои руки и оставшуюся». Тогда принес царевич богу жертву и восхвалял его каждый день.
И снова шли дни за днями. И перестал царевич думать, что его настигнет судьба. Как-то раз играл он со своей борзой в саду, и, когда собака одним прыжком перескочила через колодец, захотел царевич сделать так же, но промахнулся и упал в глубокий колодец. Так исполнилось прорицание богинь судьбы, хотя и на свой манер.
Юный Тутмос молчал, стараясь извлечь урок из сказки. А Неферабет поднялся и, не проронив больше ни слова, оставил Тутмоса и Амсета размышлять.
Люди качали головами и говорили: даже боги будут смеяться, когда проведают, что Сененмут, архитектор царицы-фараона, собирается вырубить из скалы две каменные иглы длиной в сотню локтей, причем из единого монолита. И вот ныне по всей долине разносился голос Сененмута, громкий, как рев нильского бегемота. Стоя спиной к Великой реке, он держал перед губами большую бронзовую воронку. С ее помощью его команды могли слышать пять тысяч человек, рабов и свободных со всего царства.
— И раз, и два, и Амон-Ра, и Мааткара, и взяли, и подтянем, и сил, и успеха нашему фараону!
В такт его командам скользили мощные каменные иглы, чудесным образом вырезанные из гранита, ладонь за ладонью к берегу. Балки, толщиной с человека, которыми обложили обелиски по сторонам, скрипели при натяжении тысяч канатов. Смесь из молока, воды и песка пенилась под колоссами подобно пиву.
— И раз, и два, и взяли, и подтянем! — раздавалась команда.
Обнаженные рабы были привязаны к канатам подобно зверью. Их схожесть, число и равномерный ритм движений превращал всю эту массу в гигантское первобытное животное, опутанное тысячами веревок, которое пробивает себе путь, фыркая, пыхтя, отдуваясь. Нечеловеческое напряжение одолевало многих. Людей тошнило, и рвота по широкой дуге попадала на впереди идущего. Но каждый выкладывался до последнего, хотя никто не стоял над ними с плетью, ибо обелиски считались священными и только фараон мог ставить их во славу богов. Так что каждый тянул, волок, поднимал, упирался и перетаскивал их для бессмертных. Боги все видят и положат их труд на чашу весов богини истины Маат, когда придет срок взвесить все доброе и злое, что человек накопил за свою жизнь.
Голос Сененмута слегка дрожал. Он понимал, что с каждым локтем, на который продвигались каменные иглы, возрастал шанс добраться до цели в течение пяти дней путешествия вниз по Нилу. Если хоть один из обелисков расколется на последних подступах, то пойдет прахом работа пяти тысяч человек на протяжении долгих месяцев. А многие, особенно жрецы, только и ждали этого. Они осуждали подобное кощунственное деяние, так как видели в нем вызов богам. Иначе, говорили они, намерение Сененмута поставить обелиски высотой до небес и не назовешь.
К сомневающимся принадлежал и Инени, учитель Сененмута, который теперь, опираясь на палку, стоял чуть поодаль и переживал вместе со «своим мальчиком». Инени, лысую голову которого понизу обрамляла пышная белая борода, ничуть не завидовал успеху Сененмута, ибо любил его как собственного сына и гордился им. Но жизненная мудрость подсказывала старику, что гранитные блоки такого размера и веса просто должны расколоться. Старый архитектор по собственному опыту знал, что одно только напряжение между нагретой солнцем гранью и той, что находится в тени, может привести к растрескиванию каменного блока, даже если он будет вполовину меньше этих обелисков. Так что Инени шептал благочестивую молитву Амону-Ра, дабы бог благословил доброе начинание, правда, не надеясь, что его мольбы будут услышаны, а скорее ради того, чтобы снять собственное напряжение, которое становилось все невыносимее.
Стоя спиной к реке, Сененмут не мог видеть, как рабы валятся один за другим. От чрезмерных перегрузок и переутомления люди лишались чувств, острые камни впивались в подошвы босых ног подобно наконечникам стрел, и если падал один, то следующие переступали через его тело, словно не замечали беднягу. Так гнал их голос Сененмута, без устали повторявшего команды:
— И раз, и два, и Амон-Ра, и Мааткара, и взяли, и подтянем, и сил, и успеха нашему фараону!
И так сотни, тысячи раз, до хрипоты.
Инени исподтишка посматривал на «своего мальчика», и ему виделось, будто Ка и Ба оставили этого человека, будто кричало и топало бездушное тело, и остановиться оно сможет лишь тогда, когда завершится дело, которое Сененмут втемяшил себе в голову. А Сененмут не давал рабам роздыха, ибо остановись один из колоссов — поднять и заново привести его в движение было бы проблематично. Это могло бы занять не один день, а как долго продержится высокий уровень вод Нила в месяце паофи, неведомо никому.
Но окончательно сбивало старого Инени с толку то, что Сененмут ни разу даже не обернулся, чтобы проконтролировать транспортировку, чтобы посмотреть, выполняются ли его команды вообще. Будто в зеркало, бросал Сененмут время от времени пристальный взгляд внутрь бронзовой воронки, из которой мощными раскатами отражался его голос:
— И раз, и два, и взяли, и подтянем!..
Никогда еще не сознавал Инени с такой остротой свою старческую немощь, никогда так не презирал палку, на которую опирался в этот момент. Его все время подмывало сорваться с места, впрячься в один из канатов толщиной с руку и, будучи воодушевленным силой Ра, волочить тяжелый блок к кораблю. Но все, что он мог, это сгибать и разгибать колени в такт командам Сененмута. Казалось, из бронзовой воронки гремит голос самого бога — решительный и властный.
Теперь каменные иглы были от кораблей на расстоянии своей длины. Наклонная платформа, установленная на берегу, вела к барже, на которой мог бы уместиться колонный зал большого храма Амона в Карнаке, столь велики были ее размеры. От высоко поднятого носа до кормы она насчитывала три сотни локтей, а шириной была еще в сотню локтей. Сененмут велел на верфях Мемфиса, бывшей столицы царства, построить это судно, которое удерживалось по курсу четырьмя рулевыми. Только ради четырех рулевых весел в страну кедров была послана экспедиция, чтобы найти и срубить стволы, прямые, как сияющие длани Ра, и высотой до неба. Корабельщики предупреждали, мол, даже Хеопс, который правил полвека и возвел сооружение, превосходящее все когда-либо сотворенное человеческими руками, и тот не рискнул строить транспортное средство подобных размеров, ибо это противно воле богов. А ведь Хеопс воздвиг гору в пустыне! Однако Сененмут оставил все предостережения без малейшего внимания и с ветреностью неопытной юности рассмеялся: дескать, это было тысячу лет назад, когда Амон и Ра еще враждовали, претендуя на высшие почести. Сегодня все чтят Амона-Ра, царя над всеми богами, а то, что делается во славу верховного божества, благословенно и не может не удаться — подобно тому как из куска глины выходит кувшин на гончарном круге.
