Омар дружелюбно протянул руку и представился:
— Меня зовут Омар.
Но сокамерник отверг попытку познакомиться и молча отвернулся от Омара.
Ночью Омар неожиданно проснулся. Он ничего не мог разглядеть, но почувствовал, как новичок схватил его за руку и сильно встряхнул.
— Эй! — тихо позвал сокамерник. — Эй, проснись, ты несешь какую-то околесицу.
Омар пробормотал извинения и испуганно уставился в темноту.
— Что ты там плел про динамит? — раздался голос из темноты. — Ты кричал: «Я взорву вас всех!»
— Я не знаю, — соврал Омар.
— Меня зовут Нагиб эк-Кассар, — сказал сокамерник.
— Омар Мусса, — еще раз представился парень, после чего наступила долгая пауза. Наконец Омар набрался смелости и тихо произнес: — Британцы обвиняют меня в саботаже. Они считают, что я виноват в подрыве новой железнодорожной ветки на Синае…
Нагиб присвистнул сквозь зубы и с уважением осведомился:
— И что?
— Что?
— Я имею в виду, что ты натворил?
— Разумеется, ничего! — возмущенно воскликнул Омар, и в тот же миг у него возникла мысль, что сокамерник может быть подосланным шпиком. — А ты? — с любопытством спросил он в ответ.
— Шпионаж, — проворчал эк-Кассар, и снова наступила бесконечно долгая пауза.
— И за кем ты шпионил? — поинтересовался Омар.
— Да я вообще не шпионил! — Эк-Кассар разволновался. — Я рисовал карты в Рашиде и Саккаре, археологические карты. Я и не знал, что британцы вот уже несколько недель следили за мной.
— Археологические карты, говоришь?
— Да, я археолог. Я учился в Берлине. Когда началась война, мне пришлось вернуться на родину, в Египет.
Омар сел на нары и, напряженно вглядываясь в темноту, подумал, можно ли довериться этому незнакомцу и рассказать, что он работал у профессора Шелли. Но подозрения не отпускали его, и парень смолчал.
— Они не имеют права так обращаться с нами! — закричал сокамерник. — Свора колониалистов! Но придет время, и тогда…
— Тише! — предостерег его Омар. — Охранники наверняка подслушивают у дверей.
Во время разговора, который продолжался всю ночь, у Омара сложилось впечатление, что эк-Кассар говорит правду, что он не британский шпик. Но Омар все равно решил быть максимально осторожным. Ненависть, с которой Нагиб говорил о британцах, могла завести в ловушку.
После недели, проведенной в одной камере, Омар и Нагиб начали доверять друг другу. Каждый осторожно прощупывал нового знакомого, и для этого как нельзя лучше подходили бесконечные темные ночи, когда невозможно было увидеть собеседника. В темноте не видны жесты и мимика, а слова приобретают неожиданно большой вес. И как только наступала ночь, Нагиб каждый раз на чем свет поносил британцев и прочих колониалистов. Он приводил при этом такие убедительные аргументы, что у Омара отпали все подозрения в неискренности сокамерника.
Казалось, Нагиб, в отличие от Омара, который часто терял присутствие духа, набирался сил от своих радикальных речей. Его позиция очень удивляла Омара. Нагиб успокаивал Омара и уверял его, что не следует бояться будущего, что он знает многих людей, которые никогда не оставят друга в беде, что ни о чем не стоит волноваться. Хотя Нагиб убеждал Омара, что тот может полностью положиться на него, юноша не верил успокоительным словам, он считал их дешевой отрадой в безвыходной ситуации. Но однажды ночью произошел странный случай: Омар проснулся от того, что ему послышалось, как кто-то стучит в зарешеченное окно.
— Нагиб, Нагиб! — зашептал Омар. — Ты слышишь?
— Да, — ответил Нагиб.
— Что это значит?
— Я похож на Аллаха? — произнес тот в ответ.
Стук стал громче.
— Вставай, — прошептал эк-Кассар. — Прислонись спиной к стене и скрести руки.
Омар нащупал в темноте стену и сделал так, как ему сказали. Таким образом Нагибу удалось достать до окна и открыть задвижку.
— Что там, Нагиб? — нетерпеливо спросил снизу Омар, когда услышал, как створки распахнулись наружу. От веса сокамерника у него болели пальцы. Чувствуя, что Нагиб возится с чем-то, он робко поинтересовался: — Долго мне еще так стоять?
Нагиб хихикнул, но ничего не ответил, и Омару вдруг захотелось разжать руки, чтобы сокамерник грохнулся на пол. Но потом послышался голос:
— Не так-то просто просунуть бутылку через железную решетку. Давай вниз!
— Что случилось? — спросил Омар, когда Нагиб соскочил обратно на пол.
— Кое-кто принес нам выпить!
— Что?
— Да, перед окном на веревке висела эта бутылка. — Он сунул ее в руки Омару.
— Бутылка? Что это значит? — Омар вернул бутылку.
Вынув пробку зубами, Нагиб самоуверенно произнес:
— Я же тебе сказал, что у меня много друзей.
В темноте было слышно, как Нагиб пьет из бутылки.
— Виски, — довольно пробормотал он, — ирландский виски.
Омар просто онемел. И даже когда Нагиб вручил ему бутылку и предложил сделать глоток, юноша не проронил ни слова. Омар понюхал бутылку, но от ее содержимого его чуть не стошнило. Омар вернул ее, так и не отхлебнув, и улегся на свою койку. Нагиб наслаждался виски, как запретным наркотиком, довольный, он издавал хрюкающие звуки и вел беседы сам с собой, потому что молчание Омара явно ему мешало. Он безудержно расхваливал дружбу и восторгался будущим Египта. Когда в приступе эйфории он говорил слишком громко, Омар призывал его утихомириться.
Он надеялся, что алкоголь в конце концов усыпит его сокамерника, однако вопреки его ожиданиям Нагиб начал произносить шепотом пламенную речь Сааду Загулу, предводителю египетских националистов, и говорить об их общем деле. И каждый раз, когда у камеры слышались шаги охранника, Омар вынужден был прикрывать рот сильно опьяневшему Нагибу. Вернувшись на свои нары, которые стали уже частью жизни, Омар продолжал слушать сокамерника, который в пьяном бреду говорил вполне здравые вещи: Египет должен принадлежать египтянам и никому больше, британцам в этой войне судьба Египта была бы безразлична, если бы не Суэцкий канал и морской путь в Индию. Под утро, когда сквозь высокое окно в камеру попали первые солнечные лучи, язык Нагиба совсем отяжелел, молчаливые паузы становились все продолжительнее. Омар даже не заметил, как Нагиб вдруг заснул.
Еще до утренней поверки Омар попытался спрятать бутылку. Он подумывал спрятать ее в цинковом ведре, которое стояло в углу для удовлетворения ежедневных естественных потребностей. При этом он рассмотрел бутылку со всех сторон и сделал странное открытие: на обратной стороне этикетки, которую теперь можно было увидеть, неуверенными штрихами была нарисована кошка, такая же, как шрам на его руке.
