Из низких черных туч по мостовой, как лягушки, запрыгали крупные капли. Запахло сухой пылью. Вспышки молний, сопровождаемые громовыми раскатами, через короткие промежутки времени освещали улицы города, башни собора и аббатства на горе Михельсберг, которые острыми кинжалами вонзались в небо.
Леберехт нашел укрытие от дождя под широким, выходившим на реку навесом у Гавани. От удушающей жары по его лицу струился пот. Что касается женщин, подумал он, счастье ему не улыбается. А ведь Магдалена, девушка с прекрасными глазами, возможно, могла бы помочь ему забыть Марту.
Поднялся ветер, гоня перед собой дождевую завесу. Баржи скрипели и стонали на своих канатах. Река, обычно лениво катившая свои воды, яростно билась о парапет, и, словно по команде, все тучи разверзлись одновременно, обрушив на город потоки воды, которая во многих местах, не находя стока, затопила улицы и начала проникать в дома.
На мгновение, когда молния осветила местность, Леберехту почудилось, что в одном из корабельных окошек он видит знакомое лицо. Юноша с любопытством уставился в темноту. Следующая вспышка молнии подтвердила очевидное: в каюте скрывалась женщина, явно наблюдавшая за ним.
Понадобилось еще несколько вспышек молнии и приветственный кивок, чтобы Леберехт узнал ее: это была Фридерика! Господи, Фридерика!
Едва ненастье немного поутихло, Леберехт перепрыгнул на старую баржу и дернул дверь маленькой каюты, но она была заперта.
— Открой же! — крикнул Леберехт в окошко. Фридерика не отреагировала, и он по свернутым канатам, мешкам и ящикам пробрался к передней части каюты.
— Почему ты не открываешь? — спросил Леберехт, успевший промокнуть до нитки.
Крохотное окошко позволяло разглядеть только голову девушки. Сначала Фридерика протянула ему руку. Леберехт взял ее и нежно погладил. Когда же показалось ее лицо, он увидел, что Фридерика плачет.
— Почему ты не открываешь? — повторил Леберехт.
Девушка, всхлипывая, ответила:
— Я не могу, меня заперли.
— Заперли? Кто же тебя запер?
Фридерика вздохнула.
— Это долгая история.
— Где твой отец?
— Умер, — прошептала Фридерика, опустив глаза.
— Боже правый, что все это значит?
Не дожидаясь ответа, Леберехт вновь перебрался ко входу в каюту — низенькой дощатой двери, сквозь щели которой дул свистящий ветер. Запор был закреплен ржавыми железными гвоздями и шатался, так что Леберехту не составило труда вынуть его из крепления. Юноша рванул хлипкую дверь и заключил Фридерику в объятия.
— Кто же запер тебя здесь? — задыхаясь, спросил Леберехт, вытряхивая влагу из своей одежды.
После того как Фридерика насухо вытерла его длинные волосы льняным полотенцем, она села на длинный ящик у стенки каюты, который ночью служил постелью. Леберехт занял место на единственном стуле. Затем, запинаясь, она начала рассказывать:
— Едва покинув пристань, мы услышали, что в городе разразилась чума, и я возблагодарила Господа, что он в своем милосердии пощадил нас. У нас был хороший фрахт вниз по реке, что в эту пору случается редко; часть мы выгрузили в Кёльне и отправились дальше, к Роттердаму, где у отца был заключен контракт с поставщиками перца. Триста мешков пряностей для Пиркхаймера, сорок бочек водки и еще столько же мешков с сушеной рыбой — это хороший фрахт. Но накануне отплытия в Роттердам, когда груз уже был на борту, я позвала отца в каюту перекусить. Он не явился, и я вышла на палубу. Отец сидел на носу, на якорном ящике, чуть склонившись, будто отдыхал после работы. Он был мертв. Сердце.
Фридерика всхлипнула.
Леберехт подошел к ней и прижал ее к своей груди. Скорбь девушки была так близка ему, что он тоже дал волю слезам.
— Ты, должно быть, очень любила своего отца, — беспомощно произнес он.
— Да, — ответила Фридерика. — Он был мне и отцом, и матерью одновременно. — И после небольшой паузы добавила: — Отец получил морское погребение, как и желал. — Вздохнув, она продолжила свой рассказ: — И вот я стою одна-одинешенька в Роттердаме, с полностью загруженной баржей. Что мне было делать? Тут явился Эндрес, речник без фрахта, и вызвался доставить баржу в целости и сохранности вверх по реке. Мы быстро сговорились и отчалили. — Фридерика спрятала лицо в ладонях. — Мы еще не достигли немецких земель, как мне стало ясно, почему Эндрес остался без фрахта. Он пьянствовал, пытался украсть часть груза, а порой бывал таким пьяным, что не мог больше держать штурвал, Мне приходилось принимать самые решительные меры, чтобы не врезаться в другое судно. В таких ситуациях он налетал на меня и угрожал прыгнуть за борт. Я уже тогда могла бы понять, что и сама справилась бы с судном. Наконец он заявил, что отныне я его жена, и изнасиловал меня. Как только мы пришвартовались, он запер меня здесь, а сам пошел шататься по кабакам.
Фридерика распахнула блузу. В свете фонаря, свисавшего с низкого потолка, Леберехт разглядел багровые пятна на ее шее и груди.
— Почему же ты не выгнала этого малого? — спросил Леберехт.
— Не могу. Эндрес успел сообщить всем, что он мой муж и что мы поженились на реке. Я, видите ли, должна радоваться, что он меня не выгоняет! А еще этот хам утверждает, что он теперь собственник баржи, а я — его жена. Вроде бы так выходит по морскому праву.
Леберехт покачал головой.
Совсем иначе представлял он себе встречу с девушкой. С радостью простил бы он ей все знакомства с мужчинами, особенно теперь, после того как исчез Карвакки. Но как же ей помочь? Какой шаловливой, веселой девчонкой была когда-то Фридерика! А сейчас? Печальная, униженная, беспомощная…
Он так погрузился в свои мысли, что даже не заметил, как Фридерика зашла сзади, обвила его руками, откинула в сторону свои длинные волосы и поцеловала его в затылок. Он наслаждался теплом ее губ.
— Его здесь больше нет, — неожиданно сказал Леберехт, — Карвакки бежал от инквизиции в Италию.
Новость, похоже, совсем не тронула девушку, и она продолжала свои ласки.
— Хм, — только и произнесла Фридерика.
— Они разбили статуи в его доме. Инквизитор решил, что они как две капли воды похожи на "Еву" из собора, а их наготу он воспринял как богохульство. — Леберехт обернулся и заглянул Фридерике в лицо.
— Он любил только свои скульптуры, не меня, — с грустью промолвила она. — Этот человек всегда ставил искусство превыше всего, даже своих чувств. Мне кажется, он не способен любить женщину. Он может любить только то, что создал сам. Свои творения он действительно обожал.
Леберехт задумался. Как она права! Такова была другая сторона Карвакки, его наставника.
Дождь стих, но река шумела сильнее, чем когда-либо. Леберехт слышал, как натужно кряхтела старая баржа, а штурвал издавал визгливые звуки, похожие на те, что издает кошка, которой прищемили хвост.
