— И если я скажу, что ты прав?
— Это не станет для меня сюрпризом.
Жюльетт почувствовала себя загнанной в ловушку. Но ей не было неприятно, наоборот. Теперь она могла довериться Норберту полностью.
— Скажи-ка, — осторожно начала она, — как ты думаешь, женщина может любить двух мужчин одновременно?
— Нет, я так не думаю, — сказал Норберт, как отрезал.
— А почему нет?
— Если ты утверждаешь, что одновременно влюблена в двух мужчин, то сама себя обманываешь. Скорее всего, ты не любишь ни одного из них, поскольку то, что ты называешь любовью, лишь привычка, а чувства к другому — желание или страсть, в лучшем случае флирт.
Жюльетт подошла к Норберту, по-прежнему сидевшему за роялем, и в отчаянии произнесла:
— Если бы я только знала, что делать! Его зовут Клаудио. Я познакомилась с ним в Риме.
Норберт покачал головой.
— Бросай ты этих римских мужиков! У них самая плохая репутация в мире.
— Это неправда! — возмутилась Жюльетт, но потом тихо добавила: — То есть… может, так оно и есть, но Клаудио — порядочный мальчик.
— В таком случае бери его.
— Я люблю Бродку.
— Тогда оставайся с Бродкой.
Жюльетт вздохнула.
— Ты совсем не хочешь мне помочь.
Норберт поднял руки.
— В таких делах нужно решать самой. Прислушайся не к своему разуму, а к своим чувствам. Это единственный совет, который я могу тебе дать. Остальное решится само собой.
Что касалось чувств, Жюльетт по-прежнему тянуло к Бродке. Но мысль о Клаудио волновала ее. Не раз — и всегда безрезультатно — она задавалась вопросом: что есть у этого мальчика такого, чего нет у Бродки?
Клаудио выглядел не лучше Александра, даже напротив. К тому же отношения с Бродкой наверняка были перспективнее, чем с этим молодым римлянином. Бродка был светским мужчиной, уверенным в себе, опытным, успешным. Клаудио же, миленький, но слабый, скорее сам нуждался в помощи, чем мог подставить пресловутое сильное плечо, на которое может опереться женщина. Так что же привлекало ее в Клаудио?
Если бы Жюльетт знала ответ на этот вопрос, все было бы проще.
— И что ты намерена делать дальше? — спросил Норберт, заметив, что Жюльетт витает где-то в облаках.
— Завтра у меня разбирательство в суде по поводу подделки картин. А потом я возвращаюсь в Рим.
— К Клаудио или к Бродке?
Жюльетт усмехнулась, хотя ей было грустно.
— Думаю, сейчас мне лучше уйти. Не то ты со своими вопросами окончательно все запутаешь.
Она была уже в дверях, когда заметила вещь, при виде которой у нее кровь застыла, в жилах. На видном месте, прямо на рояле лежала пурпурная ленточка.
Жюльетт с трудом удалось не выказать своего беспокойства и не броситься бежать в панике. Сомнений быть не могло: Норберт, которому она доверяла, вел двойную игру.
Встреча в суде утром следующего дня прошла для Жюльетт крайне неприятно. Прокурор представил ей два заключения — от доктора Зенгера и профессора Райманна, — в которых подтверждалось, что графические работы Явленского и уже проданная картина де Кирико однозначно являются подделками. По словам прокурора, Райманн заявил, что трудно представить себе, чтобы столь опытный эксперт и торговец картинами, как Жюльетт Коллин, могла не заметить подделки.
На основании этих заключений прокурор пытался заставить Жюльетт признаться и выдать своих сообщников. Мол, это ускорит и упростит разбирательство, уменьшит наказание, если дело дойдет до судебного процесса. Но Жюльетт повторила то же самое, что сказала при первой встрече с прокурором: она стала жертвой заговора и может поклясться, что графические работы, которые были получены ею в галерее и за которые она расписалась, являлись оригиналами. Она понятия не имеет, как и когда картины были заменены подделками.
Прокурор настаивал на том, что это, дескать, всего лишь жалкие отговорки и ее слова ничем нельзя доказать. Поэтому необходимо проверить, существуют ли предпосылки для обвинения в мошенничестве.
Даже тот факт, что четыре другие картины Хеккеля, Нольде и Дикса оказались оригиналами, не смог заставить Жюльетт поверить в то, что репутация ее галереи не разрушена до основания.
Примерно в обед она дозвонилась Бродке и сообщила ему о судьбе Коллина. Она решила не рассказывать о возможном обвинении, а также о своем ужасном открытии, сделанном у Норберта. Бродке и так было несладко.
Он молча выслушал Жюльетт.
— Ты еще там? — спросила она, закончив свой рассказ.
— Да, — ответил он. — Думаю, ты понимаешь, что это значит для нас обоих.
— Что ты имеешь в виду?
Голос Бродки стал тише.
— Что ты не сможешь развестись с мужем, учитывая его теперешнее состояние.
Жюльетт молчала.
— Я знаю, что он — негодяй, — продолжил Бродка, — который даже намеревался меня убить. Но при нынешних обстоятельствах тебе вряд ли удастся отделаться от него.
— Почему все время речь идет только о нем? Почему обо мне никто не побеспокоится? Как мне теперь быть? Может, до конца жизни ухаживать за ним и всячески угождать? Ты даже представить себе не можешь, насколько все будет хуже!
— Я тебя прекрасно понимаю, но полагаю, что нам придется смириться, как бы ужасно это ни звучало.
Жюльетт не ответила.
— И потом, это не телефонный разговор, — услышала она его слова. — Когда ты вернешься?
— Я сообщу, как только закончу здесь со всеми делами.
Жюльетт положила трубку и вышла из квартиры Бродки. Ноги сами понесли ее прямо в аэропорт.
На рейс АЦ 435, направлявшийся в Рим, еще были билеты.
Аэропорт Фиумицино, Рим.
В операционном зале аэровокзала Жюльетт набрала номер Клаудио. В трубке послышались гудки, но никто не ответил. В офисе его тоже не оказалось.
Она взяла такси и поехала на Трастевере, где находилась квартира Клаудио. Во время поездки она мечтала о том, как будет лежать в его объятиях. Все мысли о Коллине и Бродке она гнала прочь. Теперь для Жюльетт существовал только Клаудио. Его прикосновения повергали ее в экстаз, помогали забыть обо всех проблемах хотя бы на время. Как же ей хотелось провести ночь в объятиях этого мужчины!
Такси остановилось у дома на Трастевере, и Жюльетт бросилась наверх по крутой лестнице, на самый последний этаж. Долго звонила, стучала, звала.
Никто не отозвался.
Жюльетт решила подождать Клаудио на лестнице. Сколько времени она провела там, сказать было трудно. На Рим опускалась ночь. Время от времени на площадке загорался свет, но вскоре гас. Клаудио все не было и не было.
