Негромкий кашель возвестил о возвращении мистера Лино, и она сама подкатила поближе к нему:
– Начало XIX века. Без рамы. Холст, масло. Двадцать на тридцать: так да или нет? – И, грустно поглядев на Чарльза, добавила: – Но могу ли я отпустить его в чуждый мир? Ведь здесь такое величие. – И указала на картину: – Словно луч потайной.
– Так готова ли она расстаться с ним ради двух томов в переплете? – В голосе ее мужа послышалось легкое нетерпение.
– Флейта для лорда. Флейта для лорда. Ах, мистер Лино, на что же это будет похоже?
– Достанем флейту, дорогая? – И оба быстро переглянулись.
– Решено! – воскликнула она, покатив к мужу с такой скоростью, что, казалось, колеса вот-вот раздавят его. – Грязная сделка заключена! Поэт меня одолел. Я рада, что одета в черное сегодня.
Чарльз последовал за ней, с готовностью протягивая картину, но она только откинулась поглубже в кресло.
– Нет-нет. Теперь он ваш.
– Простите, – рассмеялся Чарльз. – Я только хотел завернуть его во что-нибудь. – И вытянул правую руку, чтобы показать, как он выпачкался в пыли, осевшей на картине. Она поглядела на его пальцы с ужасом.
– У нас есть пакет. – Мистер Лино вклинился между ними и забрал картину. – Пакет-то всегда найдется.
Миссис Лино швырнула в портрет свою фиолетовую шляпку, пробормотав: "Прощай, мой милый", – и снова удалилась в соседнюю комнату, взъехав туда по скату. Между тем ее муж безуспешно пытался запихнуть картину в продуктовый пластиковый пакет с желтой надписью «Европа-80» на боку.
– Да не беспокойтесь, – произнес Чарльз, забирая у него портрет, – это не так уж важно.
– Это всегда важно. – Мистер Лино отвесил торжественный поклон и проводил Чарльза до двери. – Но подоспела пора пить чай.
Чарльз спустился по лестнице и уже собирался пересечь внутренний дворик, как вдруг снова послышались истерические крики и вопли спорящих супругов, несколько минут назад прерванные его появлением. Но, шагая вдоль Доддз-Гарденз и неся впереди себя картину, он продолжал улыбаться. Он поискал глазами черного пса, думая показать ему свое приобретение, и помедлил на том месте, где видел его в последний раз. Он пригляделся к ближайшему дому, но там виднелся лишь мох, поросль крестовника, жестянки из-под пива и темно-зеленые побеги травы, отливавшие блеском в тающем солнечном свете. Он поднял голову, и сквозь окно нижнего этажа взгляд его уперся в пустую комнату. Занавески были наполовину опущены, но он явственно увидел, что в углу комнаты неподвижно стоит маленький ребенок. Он плотно прижал руки к бокам и, казалось, тоже смотрел на Чарльза. Тот заметил птичку, усевшуюся на правое плечо мальчика. Затем на солнце набежало облако, и в комнате наступила темнота.
о да
Вичвуды жили в Западном Лондоне, на четвертом этаже дома, который некогда являл собой довольно величественный особняк викторианского семейства, но затем, в шестидесятые годы, был поделен на небольшие квартирки. И все же дом сохранил кое-что от своего прежнего облика – прежде всего, лестницу, которая все еще изящно вилась от этажа к этажу, хотя местами доски уже прогнулись, а перила были выщерблены или сломаны. Завернув на четвертую площадку, Чарльз увидел своего сына Эдварда, развалившегося на верхней ступеньке.
– Поздно ты, папа. – Он лежа читал комиксы Бино, опершись подбородком на обе руки, и даже не повернул головы.
– Нет, это не я поздно, Эдвард Невозможный. Это ты рано.
Мальчик звонко рассмеялся, не прерывая чтения.
– Где же твой ключ, Эдвард Неподготовленный?
– Вчера ты у меня его забрал. Ты потерял твой.
– Свой, Эдвард Неожиданный, свой. И где же ты шатался? – Чарльз ухватился было за ершистые каштановые волосы сына, а затем осторожно переступил через него и со смехом побежал отпирать дверь. Эдвард снова взялся за комиксы и широко улыбнулся. Потом поднялся и, сделав хмурое лицо, последовал за отцом в свою квартиру.
Передняя комната выглядела так, словно в ней жил студент. И вправду, оранжевые виниловые стулья, хлипкий сосновый столик, продавленный диван и плакаты с рекламой всяческих films noirs,
[6]
– все это перекочевало сюда из комнаты Чарльза, которую он занимал, учась в университете. (То же самое относилось и к значительной части его гардероба.) Чарльз уже прошел в свой «кабинет» – угол комнаты, отгороженный деревянной ширмой, выкрашенной в ярко-зеленый цвет, – и Эдвард на цыпочках последовал за ним. Затаив дыхание, он заглянул внутрь сквозь щелку и весьма удивился, увидев, что отец разговаривает с портретом какого-то старика. «Ты мой шедевр», говорил он. Эдвард отступил от ширмы и хранил молчание до тех пор, пока отец не позвал его:
– Эдвард Идолопоклонник! Поди-ка сюда на минутку и погляди, что у меня есть! – Никакого ответа. – Это важно, Эдди!
Тогда мальчик с притворной неохотой показался из-за ширмы.
– Что ты об этом скажешь?
Эдвард быстро взглянул на полотно.
– Это фальшивка.
Чарльз уже наполовину убедил себя в том, что приобрел чрезвычайно ценную картину, и потому его раздосадовал такой ответ.
– Где это ты выучился таким словечкам, Эдвард Немилосердный?
Мальчик поборол искушение улыбнуться.
– Мама съест тебя, когда узнает.
Чарльз отставил картину и приложил к груди руку.
– Сколь сладостная смерть. Впрочем, не думаю.
Тут Эдвард наконец рассмеялся; а Чарльз сгреб сына в охапку и принялся щекотать ему коленки и лодыжки. Мальчик зашелся беспомощным хохотом, а потом с трудом прокричал:
– Мама зарежет тебя за то, что ты тратишь ее деньги!
Чарльз перестал щекотать сына и серьезно опустил его на пол. Эдвард сделал шаг назад, протер глаза и с вызовом посмотрел на отца, но Чарльз уже снова занялся портретом и начал тихо и монотонно посвистывать, как будто рассматривая его по-иному. Чтобы утешить отца, мальчик обнял его и прошептал:
– Это фальшивка.
– Не заняться ли тебе чем-нибудь, Эдвард Безработный? – Чарльз чуть помедлил на последнем слове – даже немного покраснел, как показалось его сыну, – и добавил: – Я занят. – Затем, уже утомленным голосом, он произнес: – Мне нужно побыть одному, Эдвардино.
По-видимому, его и в самом деле занимали какие-то мысли, так как он отложил в сторону картину и достал лист бумаги из ящика деревянного письменного столика. Он вставил его в переносную пишущую машинку и напечатал:
«ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ мосты довольства»
Чарльз поглядел в окно. Он настолько ушел в свои мысли, что сам не заметил, как его взгляд, отпрянув в испуге от бездонного неба, остановился на воробье, который скакал по крыше соседнего дома. Казалось, его левое крыло полусгнило, а воздух вокруг дрожал. Чарльз вновь отвел глаза, стараясь стереть этот образ из памяти.
