Покончив с едой, я вернулся в свою каюту, где посвятил некоторое время дневнику и сделал несколько коротких заметок, которые собирался расширить по возвращении домой. Через час или около того я вернулся на палубу, чтобы проверить, как идут дела. Корабль все еще плыл рядом с берегом, но его скорость постепенно увеличивалась. Причина ускорения стала ясна, когда мачта позади меня заскрипела под тяжестью раздутого паруса. Теперь на мачтах вздымались белые паруса, отбрасывая тень на палубу.
На горизонте появился маленький город. Как мне удалось выяснить у одного из пассажиров, он назывался Гастингс. Довольно милое место с замком на вершине холма и тянувшимся в нашу сторону длинным волнорезом. Хижины рыбаков теснились вдоль берега, а у самой воды снова собрались люди. Паруса на рыбацких суденышках в сравнении с нашими напоминали носовые платки. Некоторые смельчаки подплывали к нам на лодках, чтобы получше рассмотреть корабль, и наш пароход отвечал им приветственным свистком. Мне было интересно взглянуть на паруса со стороны, и я пошел на нос, откуда можно было видеть весь корабль.
Но не успел я добраться до носового шпиля, как весь корабль вдруг страшно вздрогнул и палуба под моими ногами завибрировала. Мгновение спустя послышался оглушающий рокот, и небо осветила ослепительная вспышка белого света. Мощная волна воздуха вырвалась из-под палубы, сорвав одну трубу и все, что находилось рядом, с невероятной, неземной силой. Труба зазвенела, как разбитый колокол, и упала на палубу; ее железный кожух был измят и порван. Куски дерева, обломки металла и стекла и даже стулья из салона внизу посыпались на нас дождем. Пассажиры, в первый момент замершие от ужаса, бросились врассыпную.
Пар со свистом выходил через зиявшую в палубе дыру и заволакивал нос белыми клубами. Крики мужчин и женщин слились с оглушающими рыданиями раненого корабля и стуком падающих на палубу обломков. Я приблизился к месту происшествия, когда клубы пара стали постепенно рассеиваться. Паруса на передней мачте были изорваны, их края тлели, а горящие клочья ткани трепетали на ветру, как осенние листья. Ошарашенные люди бродили по палубе, некоторые были окровавлены, но по чудесному стечению обстоятельств никто серьезно не пострадал.
Под ногами у меня трещало стекло — в основном осколки вылетевших иллюминаторов, но некоторые имели серебристый отблеск и явно принадлежали зеркалам из салона внизу. Все сомнения по поводу того, что масштаб разрушений под палубой оказался значительнее, чем наверху, отпали, когда я услышал крики человека, выбравшегося из люка рядом с образовавшейся воронкой. Взрывная волна изорвала его одежду, кожа несчастного была обескровлена от воздействия пара, обгоревший скальп свисал с головы, словно сорванный порывом ветра парик. Его мучения были столь сильны, что он видел для себя лишь один способ освобождения. Прежде чем кто-то успел остановить его, бедняга прыгнул за борт. Когда я подбежал к перилам, мужчина вцепился в перекладину, прикрепленную к передней части гребного колеса, его ноги и тело были скрыты под холодной водой. Но облегчение было кратковременным, силы быстро покинули его, он отпустил перекладину, и его засосало в колесо, которое продолжало безжалостно вращаться, унося корабль дальше. Бедняге нельзя было помочь, я даже не увидел его обезображенного тела, но ужас на этом не закончился.
— Нет! Не трогайте его! — крикнул я пассажиру, который подбежал к люку, чтобы помочь еще одной ошпаренной жертве взорванного котла. Но было поздно — добрый самаритянин отшатнулся, когда кожа с руки, которую он только что держал, стянулась, словно перчатка, по самый локоть, обнажив обваренную до костей плоть.
Я попытался взять ситуацию под контроль и попросил офицера, чтобы он не подпускал пассажиров к выбиравшимся на палубу жертвам.
— Принесите сюда как можно больше смоченных водой одеял, — сказал я ему, пока он теснил людей и раздавал приказы матросам.
Люди, пострадавшие особенно сильно, падали на палубу; те, кому повезло чуть больше, стояли лицом к ветру, надеясь, что холодный воздух облегчит их страдания. Один из пострадавших потерял оба уха, кожа на его лице приобрела странный блеск, а впоследствии превратилась в ужасающую, покрытую волдырями массу. Я усадил его и велел не дотрагиваться до лица, а затем сосредоточил внимание на человеке, который пострадал еще сильнее. Крупный мужчина лежал на спине, зубы и обожженные десны проступали через обгоревшие губы. Он с трудом дышал, и я боялся, что его внутренности также опалены. В воздухе стоял невыносимый запах горелой плоти, как будто я попал на адову кухню. В раненом я с трудом узнал Симмса — гиганта, который пригвоздил меня своим ботинком к полу, — и мне показалось, что в его глазах промелькнуло сожаление, прежде чем они закрылись в последний раз.
Принесли одеяла, и появился джентльмен, который представился корабельным врачом и вместе со мной принялся за работу. Мы накрывали людей мокрыми одеялами, надеясь, что это поможет уменьшить температуру их тела и размягчит волдыри. Больше мы ничего не могли сделать.
Вскоре появился Рассел вместе с капитаном Харрисоном. Нам с корабельным врачом нужно было позаботиться как минимум о пятнадцати раненых. Двое из них уже погибли, и я боялся, что число жертв продолжит расти. Я попытался убедить растерянного Рассела, что он здесь ничего не сможет сделать, и тогда они с капитаном спустились на нижнюю палубу, чтобы оценить повреждения и, возможно, выяснить причину взрыва, хотя в свете недавних событий ни у кого из нас почти не оставалось сомнений, что это было результатом деятельности призрачного террориста.
Раненых нужно было убрать с палубы, поэтому я оставил моего коллегу ответственным и пошел искать место, которое можно было бы приспособить под временный госпиталь.
Большой салон я даже не рассматривал, поскольку пол и потолок в нем превратились в зияющую дыру. Некогда роскошный зал был изуродован до неузнаваемости. Просто чудо, что все пассажиры находились на палубе. Окажись кто-то из них в салоне, они наверняка погибли бы при взрыве. Мебель разлетелась в щепки, стены потрескались. Несколько колонн, украшенных витым кованым железом, валялись изломанные, словно были сделаны из стекла, а немногие уцелевшие зеркала потускнели и больше не отражали окружавших их людей и предметы. Подойдя к краю дыры в полу, которая была размером с целую каюту, я набрался мужества и посмотрел сначала на небо, а затем — вниз, через обломки половиц на палубу под моими ногами. Если бы я потерял равновесие, то упал бы прямо в разрушенную котельную на самом дне корабля.
И хотя часть корабля серьезно пострадала, почти все разрушения были сосредоточены вокруг оставшейся после взрыва воронки. Это была большая удача и, что еще важнее, очередное доказательство инженерного таланта Брюнеля. Остальные двигатели продолжали работать, несмотря на взрыв, и, как я позднее узнал от Рассела, вопреки тому, что несколько котлов вышло из строя. Корабль сильно сбавил скорость и двинулся в сторону Уэймута, чтобы отправить раненых на берег и заняться ремонтом.
Когда я наконец нашел Рассела в его кабинете, он буквально утопал в море планов и чертежей, разбросанных по всей комнате. На каждом из них были отображены разные этапы работы над кораблем. Он повернулся и уставился на меня пустыми глазами. На столе перед ним стояла наполовину опорожненная бутылка виски.
