Рану казалось, что жить без нее невозможно, но дни все же как-то проходят. Когда он осматривал какую-нибудь пещеру, он представлял себе, что Эльза улыбается, видя его находки, и это утешало его. Когда Отто читал описания сражений или слушал из уст какого-то старика еще одно старинное предание, которое ему поведал другой старик лет пятьдесят назад, то уже не размышлял о том, какое место этот рассказ сможет занять в его книге. Теперь Ран задавал себе другой вопрос: понравилась ли бы эта легенда Эльзе?
Она поступила благородно, отказав ему в ту ночь, писал он, правда, не уточнял, в какую именно. Он был не прав, прося ее нарушить клятву верности, но если бы она знала, как сильно он желал ее, то, быть может, нашла бы в своем сердце силы простить его. На такие письма Эльза отвечала, что прощать Рана не за что. Напротив, она каждый день с тех пор сожалела о том, что сказала ему тогда. Ей всегда хотелось одного: доставить ему радость, и она понимала, что огорчила его, когда все могло быть так просто и легко — в тот раз — и они оба обрели бы то, чего так жаждали их сердца. И хотя Эльза сознавала, что сгорит в аду за подобные мысли, она жалела о том, что не пошла в номер Отто, когда тот просил ее об этом.
На это Ран отвечал восхвалениями добродетелей Эльзы. Она поднялась выше чувств. Ему бы тоже хотелось достичь этого, но окружающий мир и его собственная плоть терзали его. Так хотелось обрести нечто большее, нежели фантазии на вершине горы. Если бы они с Эльзой поддались соблазну, сам мир воспротивился бы этому — Ран это понимал. Мир всегда так поступал! Да, она права, отказав ему, но он бы отдал все на свете за ее прикосновение, за ее поцелуй, за ее согласие. Его чувства не ослабевали со временем. Все происходило в точности так, как сказала Эльза: кровь с копья капала непрестанно, а чаша никогда не переполнялась!
Как-то раз Отто вспомнил о влюбленных Данте — тех двоих, что поддались искушению, а потом были обречены кружиться в вихре вечности, не имея возможности друг к другу прикоснуться. А вот те, кто выстоял против искушения, истинно влюбленные, писал Ран, обрели свою награду в раю! За час с Эльзой он готов отдать и эту жизнь, и будущую, зная, что она избежит Божьего гнева…
Переписка обернулась долгим разговором о жгучей страсти и странностях богословия. Одно письмо могло быть печальным, второе — отчаянным, третье — полным обожания. «Я не катар! — писал однажды Ран. — Я мужчина из двадцатого века!». А в следующем послании он именовал Эльзу Эсклармондой, светом мира, носительницей Грааля, Королевой Чистейших. Он клялся, что если когда-нибудь ему будет суждено разыскать Грааль, он, не колеблясь, принесет его ей и положит к ее ногам…
Всякий раз, когда Эльза видела письма Отто, ее сердце начинало биться чаще. Когда она дочитывала очередное послание, она ощущала что поддается желанию. Ей казалось, что это чувство сродни тому, которое она испытала бы, если бы поцеловала Отто, прощаясь с ним на ночь после целого дня флирта. Это было похоже на радостное волнение юной девушки: «Он меня любит!» При любой возможности Эльза сразу же отвечала. Она описывала свой городской сад, рассказывала о том, какие сны видела прошедшей ночью — а порой ей снилось, как они сидят на траве на горном склоне неподалеку от руин Монсегюра, — спрашивала о монографии, которую готовил к публикации Ран. Она говорила, что мир просто сойдет с ума, когда эта книга выйдет.
В другом письме она говорила о том, что в Берлине стало дождливо, что она тоскует, что обстановка в городе просто невозможная — все эти бунты, перестрелки, анархия… Она не могла представить себе другой город в мире, где могло выходить так много газет и каждая служила для выражения убеждений какой-то крошечной фракции, причем везде говорилось о том, что в Германии что-то не так и проблемы очень серьезны. С какой радостью, писала Эльза, она бы сейчас взбиралась на гору на солнечном юге и занималась поисками утраченного Грааля катаров. Она рассказывала, что в таком настроении, лишенная возможности находиться рядом с ним, она находит утешение только в том, чтобы достать его письма и перечитывать их.
Ни разу за все время переписки ни он, ни она не упомянули Бахмана. А между тем письма от Отто Эльзе порой приносил именно он. Он никогда не спрашивал, о чем пишет Отто, а Эльза хранила их в шкатулке, которую запирала на ключ. Конечно, Бахман мог без труда взломать ее, но ведь супруга узнала бы об этом, и Бахман, повинуясь каким-то немыслимым законам дисциплины, удерживался от такого шага. Но за женой наблюдал. Следил за ее настроением. Как-то раз, поздно вечером, выпив слишком много вина, Бахман спросил у жены, не собирается ли она уйти от него к Рану. Эльза ответила:
— Ты мой муж, Дитер. Я никогда не покину тебя.
Случалось, Бахман интересовался, о чем Эльза говорила с Отто наедине.
— Он когда-нибудь просил тебя переспать с ним?
— Никогда, — ответила Эльза и покраснела.
— А если бы предложил, ты бы испытала искушение?
— Мои чувства принадлежат только мне, Дитер.
— Но вы влюблены? — не отступался Бахман.
— Тут нельзя сделать выбор, — ответила ему Эльза. — Это не то же самое, что выйти замуж. Мы с тобой вступили в брак и произнесли священную клятву перед Богом.
Единственный раз она солгала Бахману, но и это омрачало непорочность чувств, питаемых ею к возлюбленному, поэтому Эльза ненавидела мужа за то, что он непрестанно задавал ей вопросы и пытался выведать у нее каждое слово, сказанное ей Раном. Создавалось такое впечатление, что на юге он следил за ними и, возможно, даже вел записи! Эльза честно отвечала, что многих разговоров попросту не помнит. Да и какая разница? Ведь ничего же не произошло!
— Ты разочарована тем, что он даже не попытался?
Как она могла признаться в чем-то подобном своему мужу? Как могла черпать радость в своих воспоминаниях, когда все они стали предметом для допроса? Пока Эльзе было далеко до духовного экстаза — если таковым являлась конечная цель подобных любовных историй, а вот отчаяние становилось для нее все более близким другом.
Порой Бахман с величайшим восторгом говорил о красоте и добродетелях Эльзы. Ему повезло, что ему досталась такая супруга. У него есть знакомые холостяки. Вот состарятся — и у них совсем ничего не будет! А он не хотел, чтобы с ним вышло так! Как-то раз после припадка обожания он пришел к ней в постель. Они уже несколько лет не занимались любовью. Эльза даже не могла вспомнить когда. Вместо поцелуев и ласк Бахман сказал жене, что она может думать о «нем». О ком именно — не уточнил. Это было просто ужасно.
— А Отто известно, что…
Так начинались многие из разговоров этой зимой. И Эльза отвечала мужу, что она не уверена или не знает. Бахман настаивал на том, что она должна спросить — особенно если речь шла о каком-то политическом происшествии. А Эльза прекрасно понимала, что Отто в политике не разбирается и то, о чем говорит Бахман, ему будет неинтересно.
В другой раз Дитер сообщал о том, что наткнулся на какую-то новую теорию насчет катаров, какие-то сведения, которые порадовали бы Рана. Бахман стал много и увлеченно читать на эту тему.
