«Да вы хоть знаете, сколько детей умерло прошлой ночью в Париже?!»
«Нет, а сколько?»
«Двадцать, если не тридцать! Умерли на улице! От голода и холода».
«Боже мой!»
«И сколько панихид по ним состоялось?»
«Думаю, ни одной. Это ужасно».
«И где их похоронили?»
«В общей могиле, я думаю».
«Именно. То есть их бросили в обычную яму. А в то время, когда толстый рогоносец хныкал, Калонн приказал поднять цены на хлеб. Надо признать, это было умно придумано».
«Что вы такое говорите, месье Эбер? Они не могли этого придумать нарочно. Королю сейчас не до того, он думает совсем о другом».
«Думаете, они не могли бы придумать такую штуку, Мари-Жанна?»
«Ну, от австриячки можно всего ожидать. Это проклятая порода».
«Вот что значит рано выйти замуж».
Эбер намекал на близящуюся свадьбу Мари-Жанны и башмачника Симона. Собственно, он их и познакомил. Они оба были для него интересны — служили одновременно и прототипами для сочинений, и публикой.
Остерегайтесь писателей, Сильвия, особенно когда они начинают интересоваться вашей жизнью, — это означает, что скоро ваш литературный двойник появится в одном из их вымыслов.
Несколько дней спустя после похорон маленькой Софии Мария-Антуанетта написала своему брату Иосифу:
«Мой старший сын меня сильно беспокоит. Хотя он всегда был хрупким и слабым, я все же не ожидала такого серьезного приступа болезни, который он испытывает сейчас. У него сильно нарушилась осанка, как из-за того, что одна его нога короче другой, так и по причине того, что позвонки у него слегка смещены и к тому же выпирают. С некоторых пор он лежит в лихорадке, сильно похудел и ослаб… Король тоже был в детстве болезненным ребенком, но воздух Медона подействовал на него благотворно. Мы собираемся отправить туда и моего сына. Что касается младшего, он, напротив, отличается силой и здоровьем, чего так не хватает его брату. Это настоящий крестьянский ребенок — высокий, румяный, крепкий».
Через год больного дофина действительно перевезли в Медон, поскольку версальский климат был поистине отвратителен — замок был построен на болотах. Это случилось на Рождество, и вся королевская семья собралась на праздник в комнате больного мальчика.
Он страшно исхудал, волосы у него были, как у старика, его с трудом можно было узнать. Он казался неловким, закутанный в толстые шерстяные вещи. В его лихорадочном взгляде читались отчаяние и ненависть. Ненависть к роскошному рождественскому сантону из розового дерева, инкрустированного жемчугом, к Нормандцу, сидевшему на корточках возле роскошных игрушечных яслей с вышитым покровом, окруженных маленькими свечками в стеклянных шарах, — все это было так красиво, что хотелось повторно пройти обряд крещения. Младенец Иисус был увенчан золотой короной.
Крошечный песик Муфле сидел, не шевелясь, на кровати, в ногах у больного дофина.
Этот песик — очень важная деталь.
Так же как и книга на ночном столике у изголовья — «Краткий сборник историй о славных деяниях монсеньора герцога Бургундского». Эту книгу Людовик XVI унаследовал от своего старшего брата — зловредный Бургундец заставлял его учить ее наизусть, и сейчас, двадцать лет спустя, став королем, Людовик XVI подарил ее дофину. Позже эта книга перейдет к Нормандцу — она будет с ним и в Тампле. Но сейчас книга лежала у изголовья больного, и Людовик XVI предложил почитать из нее какой-нибудь отрывок.
«Нет, не нужно. Я очень расстроен. Мама не хочет, чтобы я появился на парадном приеме, который вы устраиваете для послов султана».
«Я подумала, что это будет для вас слишком утомительно», — объяснила королева.
«Да нет же, я знаю, что вовсе не поэтому. Она не хочет, чтобы меня видели. Она меня стыдится».
«Это безумие! Разум принца помутился от болезни! Скажите ему, ваше величество, как сильно я его люблю, как я плачу над его страданиями! Скажите ему об этом!»
«Вы слышите, мальчик мой, королева вас любит!»
«Тогда пусть разрешит мне быть на приеме! Я хочу увидеть слонов, перед тем как умру…»
«Ну, не говорите глупостей…»
«Я спрячусь в закрытых носилках. Пусть меня туда принесут прямо на кровати».
«Но врачи этого не разрешают!» — воскликнула королева.
«Почему они должны обо всем судить? Пусть король им скажет, чтобы разрешили».
«А если эта поездка вас убьет?»
«Да я и так умру!»
Дофин резко приподнялся на кровати, еще сильнее задыхаясь от ярости.
«Она меня не любит! Она любит только своего ублюдка!»
Мария-Антуанетта встала и направилась к дверям, уводя с собой Нормандца.
«Да, вот именно! Пусть убираются оба! Я больше не хочу их видеть!»
Король бросился к сыну и крепко обнял его, пытаясь заставить замолчать.
«Бог да простит вас, мальчик мой, Бог да простит вас!»
«Бога нет! Я это знаю! Я прикажу вынести все кресты, все распятия из этого дома!»
«Но если вы так хотите изгнать Его из дома, — тихо произнес король, стирая пот со лба ребенка, — это значит, что Он существует».
Резким взмахом руки принц смахнул на пол все, что было на ночном столике: стакан с водой, свечу и книгу о деяниях герцога Бургундского. Король с сокрушенным видом подобрал все это, в то время как песик Муфле забился под диван.
«Вы не верите в Его милосердие. Но Он вас не оставит».
«Да уж конечно!»
«Это так!»
«Тогда почему я болею? Разве я не дофин?»
«Господь хочет показать нам нечто».
«Что же? Я — Его дитя на этой земле. И вот, видите, я умираю. Что я сделал? Скажите мне, что я такого сделал?!»
«Мой сын! Мальчик мой!»
«Не трогайте меня! Почему вы все еще здесь, со мной: Я же монстр! Посмотрите! Мои руки уже не похожи на человеческие конечности! Они скрючены! Я весь скрючен!»
Дофин отбросил простыни, и король увидел жесткий корсет, сжимавший тело его сына, бесполезный пыточный инструмент.
«Молитесь, мальчик мой… Молитесь со мной».
«Я не хочу умирать!»
«Отче наш, сущий на небесах!..»
«Спасите меня!»
«Да святится имя Твое…»
Мальчик упал на колени, целуя руку отца и заливаясь слезами.
«Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе…»
4 июня 1789 года ребенок, который не хотел умирать, умер. Его высохшее тельце и искаженное лицо теперь расслабились, успокоились. В колеблющемся свете свечей, окутанный ароматами благовоний, которые курились всю ночь, он вновь стал красивым. Отец гладил его холодные, уже окоченевшие руки, прижимал губы к его ледяным губам. Он делал это без страха и отвращения, поскольку желал только одного: чтобы его самого наконец забрала смерть, на протяжении стольких лет губившая его родных. Затем король осторожно попытался разжать мертвые пальчики, сжимавшие книгу о герцоге Бургундском. Послышался сухой хруст сломавшегося сустава — это был ужасный звук.
