Королева не приехала в Медон проститься с умершим сыном — правила этикета это запрещали. Единственный раз в жизни этикет принес ей облегчение.
Нормандец возился в своем маленьком садике, за которым сам ухаживал. Сейчас он занимался розами, которые предназначались в подарок для матери. Вокруг стояли примерно двадцать придворных. Светило солнце, щебетали птицы. Ребенок окапывал розовые кусты. Какой-то мужчина сказал, обращаясь к нему:
«Вы славно трудитесь, месье, но чего ради? Садовник в два счета сделает то же самое».
Человек, осмелившийся заговорить в такой манере с принцем, судя по всему, не был дворянином. Он был одним из тех людей, которые в течение нескольких последних недель свободно гуляли по парку, и никто во дворце толком не знал, кто они такие. Они болтали друг с другом во время прогулок, потом возвращались в Зал для игры в мяч, но не для того, чтобы играть. Порой оттуда доносились резкие выкрики и перебранка, но никто не понимал, из-за чего они ссорятся. Нормандец их не любил — они были плохо одеты, и от них скверно пахло, но хуже всего было то, что они, казалось, смеялись над ним. Этот, который сказал о садовнике, вообще уже перешел все границы приличий!
«Мой папа мне подарил этот сад, чтобы я сам за ним ухаживал. Но вообще-то я просто работник. А цветы и все остальное — для мамы».
Нормандец не был ни чересчур развитым для своих лет, ни сверходаренным — он был совершенным. Все в нем дышало изяществом, умом и добротой. Это был идеальный ребенок. Его ответ привел всех в восторг.
«Это заслуживает бисквита!» — воскликнула герцогиня де Полиньяк.
Кругом засмеялись и зааплодировали. Другие дети тоже бросились за бисквитами. Нормандец, воодушевленный своим успехом, попросил устроить игру в жмурки — это была его любимая игра. Он обожал бегать с завязанными глазами, хлопая всех подряд, и весь так и лучился счастьем, несмотря на повязку. Из-за нее он не заметил, как приблизился месье Вилльдей, домашний секретарь короля, с песиком Муфле на руках.
Воцарилась тишина.
Песик узнал Нормандца, резко дернулся, освободился из рук секретаря и бросился к принцу, который сразу понял, что означает его появление. Он снял повязку. Месье Вилльдей объявил ему, что дофин, его брат, умер.
«Папа, наверно, очень огорчен», — сказал принц, слегка удивленный тем, что сам он вовсе не огорчен, даже напротив — почти счастлив.
Ему хотелось смеяться от радости. Разве это не здорово — стать наследным принцем?
«Приказ, данный мне его величеством, обязывает меня сообщить монсеньору герцогу Нормандскому, что 4 июня 1789 года король объявил его наследным принцем Франции».
Все склонились перед ребенком в поклонах и реверансах.
«Да здравствует монсеньор дофин! Да здравствует монсеньор дофин!»
Герцогиня Полиньяк, по своему обыкновению, упала в обморок, а остальные, как всегда, принялись хлопотать вокруг нее: растирать ей виски, обмахивать лицо веерами, подносить к ее носу флакончик с нюхательной солью… Она ужасно раздражала Нормандца своими притворными недомоганиями — ей обязательно нужно было быть в центре внимания!
«Унесите ее, да и всё», — велел ребенок.
Герцогиню унесли. Нормандец не смог сдержать довольной улыбки, видя, как быстро теперь все ему повинуются. Затем подал руку Полине, дочери мадам де Турзель, своей подруге с самого раннего детства, и церемонным шагом направился к дворцу. Дофин, повторял он про себя, в такт размеренным церемонным шагам.
Теперь Полина всегда будет рядом, куда бы он ни отправился.
«Дофин умер, потому что был злой, — пояснил он ей. — За это Бог его наказал».
Нормандец влюбился в Полину де Турзель неожиданно, во время полдника. Девочка была на шесть лет старше, но когда он ее увидел, то сразу решил, что она станет его женой.
Полина так никогда и не стала королевой Франции — впрочем, они оба и тогда знали, что этого не будет, но иногда казалось, что они в это верят. А может быть, втайне они иногда и впрямь в это верили.
~ ~ ~
— Совсем как у нас, — заметила Дора, — иногда можно в это поверить.
Анри весь день работал над сценарием, а вечером, встретившись с Дорой, в очередной раз заставил ее прослезиться, рассказывая о несчастьях юного принца. Доре больше не хотелось никуда выбираться. Для них обоих настала прекрасная жизнь. Она сменила театры на кабельное телевидение, и в основном смотрела канал «Эгидия», посвященный скачкам. Анри тоже смотрел скачки и иногда делал ставки по телефону, — в это тоже трудно было поверить, но это зрелище возбуждало его так же, как и в былые времена. Если бы он мог ничем больше не заниматься, кроме одного — играть на скачках! Но у Анри никогда не было достаточно денег для этого — той стартовой суммы, начиная с которой он смог бы играть серьезно, профессионально и заработать достаточно для того, чтобы купить собственную лошадь, а потом конный завод с табуном племенных кобылиц. Когда у него больше не будет ни желания писать, ни азарта снимать фильмы, он все равно будет ходить на скачки. Даже если я не буду играть, подумал Анри, я все равно буду просто смотреть на лошадей. Финальный забег близится к концу, шансы на выигрыш уменьшаются с каждой секундой, но мечта не умирает, надежда приобрести конный завод по-прежнему остается, и когда я думаю о трехстах тысячах евро, которые получу за сценарий, то уже вижу воочию жеребят, резвящихся за веревочным ограждением на пастбище.
А почему, кстати, триста тысяч евро, спросил себя Анри. Почему бы фильму не разойтись тиражом в шесть-семь миллионов копий? Что может помешать этому «Людовику XVII» стать хитом года и принести сто миллионов прибыли?
Юный адвокат Авторского сообщества, Арман Как-его-там, которому Анри показал копию своего контракта с «Сильвия Деламар продакшн», не сказал ему, зависят ли авторские проценты от числа копий. Точнее, Анри забыл его об этом спросить.
Наверняка что-то такое предусмотрено, сказал он себе. Но ему все же хотелось узнать точно, чтобы больше об этом не думать, на какой доход он может рассчитывать.
Может быть, от этого возникнут какие-то новые идеи, подумал Анри, пробегая глазами контракт в поисках соответствующих пунктов.
Некоторые места понадобилось перечитать несколько раз, например те, где речь шла о правах на использование копий, о размерах чистого дохода продюсера и о «spin-off», — но все равно он мало что понял. Согласно договору, он должен был получить 0,9 процента от общей прибыли — и ему казалось, что это очень мало. Даже если фильм разойдется во Франции миллионами копий, это не превратит сценариста в богача.
Анри уже собирался отложить контракт, когда его внимание привлекло имя на первой странице, где была изложена предварительная идея сценария и стояли подписи, — имя Эбера. Он-то откуда здесь взялся?
Анри внимательно перечитал абзац.
«Оригинальная идея Сильвии Деламар — создать фильм о жизни и трагической участи Людовика XVII, показав, какую роль в его судьбе сыграли тайные манипуляции революционного писателя и журналиста Жака-Рене Эбера, „тюремщика“ королевской семьи, деятельность которого, в конечном счете, ускорила гибель юного дофина».
