«После публичных казней осужденных преступников кровь казненных потоками льется на площадь. Прибегают собаки и лакают ее; толпа не отрывает глаз от этого зрелища, ожесточающего души. Люди с более чувствительной натурой, но слабым зрением, жалуются, что порой, сами того не желая, ступают по человеческой крови. Прошу нанять уборщиков, с тем чтобы сразу после экзекуции не оставалось никаких следов кровопролития».
Если Шометт заботится о революционной чистоте, то Эбер нуждается в предателях; их разоблачение — его любимое занятие еще с детских лет. «Австрийская тигрица… самая презренная из шлюх Франции… мать всех этих ублюдков, хромых, горбатых, гниющих заживо, что выползли из ее дряблой разбухшей утробы…» — так начинается газетная кампания папаши Дюшена, посвященная судебному процессу королевы, и никто не сомневается в его исходе.
~ ~ ~
После смерти Людовика XVI Эбер настоял, чтобы Симона оставили в Тампле на постоянной службе — сначала в качестве обычного стражника, но предполагалось, что он скоро получит повышение. Случай представился 30 июня 1793 года, благодаря найденной во дворе записке, вызвавшей подозрения в адрес начальника охраны: «Мишони предаст вас сегодня ночью, будьте бдительны!» Вначале расследование ничего не дало, но Робеспьер взялся за дело всерьез, очевидно, в надежде уличить Эбера, и заявил Комитету по неотложным мерам, что «юный Людовик, сын Капета, должен быть разлучен с матерью и помещен в отдельную комнату, самое надежное место во всем Тампле».
По рекомендации Шометта Комитет решил, что башмачник Симон отныне будет присматривать за сыном Капета и воспитывать его на республиканский манер. Ему определили хорошее жалованье и жилье в стенах Тампля. После таких щедрот судьбы Симон мог уверенно смотреть в будущее.
Новый наставник герцога Нормандского, расположившийся в Тампле вместе с женой, был человеком недалеким, неграмотным, грязным — словом, истинным санкюлотом вполне в духе папаши Дюшена, для которого башмачник, скорее всего, и послужил прототипом.
«Если б я хотел обучать мальца по-господски, то смог бы это сделать не хуже кого другого. Я тоже знаю латынь, но мой родной язык — это язык санкюлотов; я предпочту, чтоб меня читали честные труженики, я лучше смогу научить их правильным вещам, чем эти хлыщи-журналисты, — те, в угоду барышням и так называемым порядочным людям, не осмеливаются называть вещи своими именами. Положиться можно лишь на тех, кто бранится».
3 июля 1793 года в десять часов вечера, когда ребенок уже заснул, а женщины читали какие-то душеспасительные сочинения, в комнату вошли шестеро стражников.
— Мы пришли забрать Капета-младшего. Приказ Комитета.
~ ~ ~
Власть людей, разлучающая ребенка с матерью, и крики, слезы, мольбы — от начала времен всегда один и тот же аккомпанемент, сопровождающий эту разлуку… Иногда родители делят ребенка между собой, но в случае Людовика XVII все обстояло иначе: его разлучили сначала с отцом, затем с матерью, а потом и с четой Симон. Что всегда удивляло Анри в судебных решениях, официально закрепляющих разлучение — еще с тех пор, как развелись его собственные родители (ему было тогда девять лет), — так это предлог «с», который, по идее, должен служить объединяющим, но в данном случае («развод такого-то с такой-то») означает расставание.
~ ~ ~
«Капет-младший» был не обычным ребенком, а Людовиком XVII. Он сознавал это и не позволял об этом забывать:
— Я хочу знать, по какому праву вы разлучили меня с матерью и отправили в тюрьму.
— Нет, видали, каков засранец?
— Покажите мне закон, который это разрешает, я хочу его увидеть!
— Замолчи, Капет! Больно ты разговорчивый!
— Я хочу увидеть этот закон! Покажите мне его!
Маленький король так сильно возмущался и топал ногами, что башмачник Симон своей огромной узловатой ручищей отвесил ему оплеуху, такую сильную, что сбил его с ног.
— Вот тебе твой закон! Теперь ты его увидел? Иди спать, и чтоб я тебя больше не слышал!
Наполовину оглушенный, ребенок с трудом добрался до постели, которую жена Симона ему приготовила — кто бы там чего ни думал, она искренне заботилась о нем. Нормандец лег, не раздеваясь, и дрожал до тех пор, пока не заснул.
На следующее утро он не произнес ни слова, просто молча сидел на кровати.
— Ну, так что? Не хочешь разговаривать?
— Если я скажу все, что думаю, вы примете меня за сумасшедшего.
— Это уж точно, чем выдавать фразочки вроде этой, лучше уж заткни пасть.
— Я помолчу, потому что у меня есть слишком много что сказать.
— Слышала, Мари-Жанна? У Капета, оказывается, есть слишком много что сказать! Нет, мне нравится этот засранец: у него остался синяк от моей вчерашней оплеухи, а он еще открывает рот, чтобы оскорблять нас! Надо научить его, как разговаривать с гражданами! Понадобилось два дня, чтобы заставить ребенка съесть миску супа. Но если Антуан злился, Мари-Жанна была ласковой. Она ждала, что ребенок будет плакать и звать маму, и в любой момент была готова обнять его и утешить. Но этого не случилось, несмотря на колотушки Симона. В конце концов она отругала мужа: не так надо обращаться с этим мальцом, заявила она. Она гладила его по голове и тайком подсовывала хлебные горбушки — теперь это было можно: после прежнего голода у них было сколько угодно хлеба и жареной картошки с салом.
— Вот видишь, еды вдоволь, — говорила Мари-Жанна. — Ну и чего ты дуешься? Разве так принято между друзьями? Мы с тобой в одной лодке, разве нет? Поэтому должны держаться друг дружки. Ты такой хорошенький! Этот остолоп, мой муж, он на вид злой как черт, но я-то его знаю, он неплохой человек, просто не привык обращаться с детьми, вот и все. Надо тебе его умаслить. Когда он вернется домой, спой ему песенку, ему это понравится.
— Не буду я ничего петь.
— Ну и ладно. Давай налью тебе еще супа…
— Мне нужно делать уроки.
— Не нужно, с этим теперь покончено.
— Почему мне не дают тетради?
— Да зачем тебе? Считай, что у тебя каникулы… давай во что-нибудь поиграем. Умеешь играть в шашки?
— Конечно, умею!
— Это хорошо. Симон у нас в этом деле мастер.
— Я его обыграю! Я даже папу обыгрывал!
— Папу, говоришь? Ха! Ты очаровашка!
— Перестаньте! Я знаю, кто я!
— Ты больше никто, маленький мой, придется тебе с этим смириться. Жалко, что поделаешь. Но чья в этом вина?
— Вашей революции.
— Думаешь, очень весело нам было делать эту революцию? Это твой папаша нас к ней подтолкнул, толстый боров!
— Замолчите!
— Да, твой рогоносец-папаша! Который на самом деле не настоящий твой папаша, ты ведь об этом знаешь? А знаешь почему? Потому что мать твоя была шлюха, вот почему! Ты-то просто маленький мальчишка, с тебя какой спрос? Да, я согласна, это несправедливо, что ты родился в такой семье. Но теперь все уладится.
