— А куда еще подаваться-то было? — спросил он тихо. — Всю семью мою воины убили. И всех у нас в деревне. И деревню пожгли.
— Чьи ж это были воины? — спросил Кадзэ, не в силах поднять глаза. Боги, сколько деревень вот так сжигали и его собственные люди!
— Знать не знаю, господин, — вздохнул Хачиро. Чуть помедлил и добавил: — Одно мне запомнилось. У них на знаменах уж больно странный герб был: ни дать ни взять паук!
Кадзэ дернулся, точно его под дых ударили. Не сразу, медленно оторвал взгляд от почти готовой статуэтки и посмотрел пареньку в глаза.
— Черное поле? В центре — белый бриллиант, окруженный восемью склоненными бамбуковыми стеблями, тоже белыми? Вспомни, это важно. Все так? — сказал он очень тихо.
Хачиро вновь прервал работу и изумленными округлившимися глазами уставился на самурая.
— Ага, точно так! А вы откуда знаете, господин?!
— А не было ли там еще и высокого худощавого человека в черном крылатом шлеме? Ну, в шлеме с такими вот штуками по бокам? — Кадзэ, забыв даже положить нож и неловко сжимая его двумя пальцами, прижал руку к виску и старательно растопырил оставшиеся пальцы, пытаясь более или менее внятно изобразить крыло. — Может статься, он еще боевой веер в руках держал, стальной, — сигналы солдатам подавать… Он там был?
— Да откуда вы столько всего знаете-то?! Кто он такой, элодей проклятый? Зачем деревню нашу пожег? Зачем родных моих загубил? Если знаете — скажите, молю! — в голос закричал Хачиро, с которого от волнения последние остатки страха слетели.
— Он — знатный самурай на службе у Токугавы. Почему в деревню вашу явился, говоришь? Потому, полагаю, что князь здешних мест, господин ваш, оказался на стороне, поддерживающей вдову и наследника Тоетоми, правителя нашего покойного. Да, несомненно, так… А почему деревню приказал спалить и всех ее обитателей уничтожить? Да просто потому, что мерзавец он редкостный. Зло творить ему в радость. А других причин и не надо.
— Да вы с ним знакомы, что ль, господин?!
Лицо Кадзэ исказила усмешка горечи и ненависти. Черные глаза полыхнули искрами.
— Да, имел счастье. Имя этой гадине — князь Окубо. Я еще мальчишкой знакомство с ним водил.
Хачиро смешанные чувства испытывал. С одной стороны, любопытство его разбирало ужасное — расспросить бы самурая, что да как… С другой — видел он лицо Кадзэ, когда тот имя Окубо произнес, и страшно ему стало по-настоящему. Нет, лучше не спрашивать, право! Помолчал паренек, поскреб в затылке да вернулся к своей работе.
Кадзэ сразу заметил — мальчишку он здорово напугал, ни к чему это, надо бы взять себя в руки, да поживее. Однако само имя Окубо пробудило в нем ярость столь сильную, что успокоиться вышло далеко не сразу. Несколько минут Кадзэ молчал, потом решил: лучшее сейчас — вообще сменить тему. Спросил парнишку:
— Ну, так как же ты в банде у Куэмона оказался?
— Да они в горах меня схватили. Чего?! Они добрые были. Накормили меня, а после и говорят — на кой тебе крестьянствовать, гробиться да с голоду пухнуть? Сказали — ныне Токугава победу одержал, наемнику теперь уж ничего не заработать. Хочешь есть сладко, спать мягко — иди разбойничать, самое милое дело.
— М-да, есть сладко и спать мягко. А ты, значит, поверил. Послушай, малыш! Жизнь крестьянская трудна, кто же спорит, но зато и живут крестьяне долго. А сейчас ты копаешь могилы своим дружкам, и знаешь ли, что убило их во цвете лет? Не меч мой, а развеселая их жизнь бандитская. Не зарубил бы их я — что ж, рано или поздно это сделал бы кто-то другой. Они же всю эту провинцию в ад кровавый превратили! Может, когда события приняли бы совсем уж скверный оборот и князь Манасэ наконец очнулся бы, собрал бы карательный отряд да перебил их, всех до единого.
— Ой, да что вы! — внезапно хихикнул Хачиро. — Да сроду бы светлейший Манасэ на такое не пошел!
Столь неожиданное веселье подивило Кадзэ.
— Отчего это? — спросил он изумленно.
— Да светлейший Манасэ со старшим братцем нашим, Куэмоном, в любви да дружбе жил. Куэмон ему деньги одалживал. Манасэ-сама, как ему денежки понадобятся, вечно к нему обращался!
Кадзэ замер. Отложил статуэтку.
— Нет, ты, верно, спутал. И откуда тебе знать?
— Кому ж, как не мне! Да я сам те деньги в замок князя Манасэ и относил. Я ж вам говорил, господин. Такое мое дело в банде было: по поручениям бегать, приказы старшего братца передавать, людей, которых обобрали, да не убили, на дорогу к замку выводить… ну, и светлейшему Манасэ денежки таскать. — Парнишка бросил на Кадзэ неуверенный взгляд: — Ох и разозлится ж на вас светлейший, когда прознает, что это вы Куэмона… того…
— Возможно, и разозлится. Но с гневом Манасэ я как-нибудь разберусь сам. А ты пока что разбирайся с собственными делами. Могилы следует выкопать до темноты. Изволь-ка поторопиться!
Глава 18
Верит петух: солнце
Встает, чтоб мог он запеть.
Мы ж верим желаньям своим…
― Я нарисую вам карту — как пройти к бандитскому лагерю. Возможно, судья со своими людьми захотят отправиться туда, проверить, не хранятся ли там похищенные ценности, и вернуть найденное законным владельцам?
Кадзэ сидел на изрядно потрепанной веранде, примыкавшей к кабинету князя Манасэ. Сам светлейший, расположившись напротив в изящной позе, упражнялся в каллиграфии. Манасэ был в очередной раз пышно разряжен в яркие многослойные старинные одеяния. Дорогая кисть замерла над свитком тончайшей белоснежной бумаги. Рядом стояла чудесная яшмовая тушечница, на крышке которой красовалось вырезанное изображение — прыгающие в траве кузнечики. Углубление тушечницы наполняла тушь высшего качества, свежерастертая, смешанная с чистейшей родниковой водой.
Покосившись на бумагу, Кадзэ мельком оглядел результаты трудов Манасэ. Да, уверенно, даже красиво… но до чего же бездушно и механистично! Для настоящих же мастеров каллиграфии техника важна лишь до определенного уровня. Потом нужда в ней отпадает, ибо каллиграф соединяется дугой со своим искусством. Именно тогда в работах его начинают отражаться и чувства, и черты характера писавшего. В общем, примерно то же, чему обучали Кадзэ, только вместо меча — кисть.
Продолжая изучать бездушно-изысканные иероглифы Манасэ, Кадзэ внезапно понял: да ведь он стал обучаться всему, что умеет, уже взрослым! И похоже, до многого дошел самоучкой! Ох, не растили Манасэ в среде высшей аристократии, которую он столь страстно обожает. Театр но — да, тут он царь и бог, талант несравненный. А прочие изящные искусства явно осваивались много позже.
— А бандиты, дорогой мой? Придут ли они в восторг, когда судья с горсткой своих болванов вломится в их лагерь?
— Половина бандитов мертва. Прочие в страхе бежали.
— Половина… мертва?
— Чтоб быть точным, убиты пятеро. Остальные уже далеко отсюда.
