— Это фокус, да? Трюк?
— Наверное.
— Почему «наверное»? Странно только, что кому-то понадобились эти дополнительные хлопоты… Я хочу сказать, кто стал бы…
— Есть еще кое-что, Макс, — оборвал его Райнхард. — Мы нашли это рядом с телом.
И он достал из кармана записку фройляйн Лёвенштайн и передал ее Либерману.
— Господи, прости меня, — начал читать Либерман, — за то, что я сделала. Существует запретное знание. Он заберет меня в ад, и надежды на спасение нет.
Его голос был ровным, без всякого выражения.
— Итак, — проговорил Райнхард, — что ты об этом думаешь?
Прежде чем ответить, Либерман внимательно рассмотрел записку.
— Несомненно, это женский почерк, довольно красивый. Я никогда не видел, чтобы мужчина вместо точек рисовал маленькие кружочки, — Либерман перевернул записку и посмотрел на оборотную сторону.
— Женщина писала это в большом напряжении — очень сильный нажим пера. Она остановилась перед тем, как дописать последнее слово. Я делаю такой вывод потому, что вот здесь впиталось больше чернил. — Он указал в определенное место в записке. — А потом, я думаю, она резко поднялась, поэтому и получилась эта кривая линия до конца страницы.
Глаза Либермана поблескивали в полумраке.
— Но что мне действительно хотелось бы узнать: кто был третий человек?
Райнхард чуть не подавился коньяком.
— Третий? О чем ты?
Либерман хитро улыбнулся.
— Когда писали эту записку, в комнате было три человека: фройляйн Лёвенштайн, ее убийца и некто третий, который предположительно последовал вместе с ней в ад.
Райнхард покачал головой.
— Это абсурд, Макс! Как ты можешь это знать, просто посмотрев на записку?
Либерман встал, быстро пробежал взглядом по книжным полкам, взял какой-то том и протянул его Райнхарду.
— Психопатология обыденной жизни, — прочитал Райнхард. — Доктор Зигмунд Фрейд.
— Да, — Либерман снова устроился в кресле. — Настоятельно рекомендую. Как ты знаешь, Фрейд считает, что оговорки могут многое поведать о человеке, также как и описки. Вот, взгляни еще раз. — Он передал Райнхарду записку.
— Видишь что-нибудь интересное?
— Ты, конечно, имеешь в виду зачеркнутое слово перед «меня».
— Совершенно верно. Посмотри внимательней, как думаешь, какое слово она начала писать, а потом зачеркнула? Посмотри на свет, так чернила становятся прозрачнее.
Райнхард так и сделал.
— Трудно сказать… но я думаю… я думаю, она начала писать слово «нас».
Либерман улыбнулся.
— Именно так. Она начала писать: «Он заберет нас в ад», — хотя собиралась написать: «Он заберет меня в ад». Почему она сделала такую ошибку?
Райнхард казался слегка разочарованным.
— Знаешь, Макс, иногда ошибка — это… просто ошибка.
Либерман едва заметно барабанил пальцами по подлокотнику. Неожиданно он засмеялся.
— Да, может быть, ты и нрав, Оскар. Как и многие поклонники учения Фрейда, я иногда перегибаю палку.
12
Проходя мимо ярко раскрашенных шатров парка аттракционов, Натали Хек в который раз остановилась посмотреть на колесо обозрения. Это было настоящее чудо инженерной мысли. Колесо, представлявшее собой практически ровную окружность, держалось на соединенных болтами железных балках, а внутри было скреплено решеткой из толстых металлических тросов. Натали представила исполинскую руку, перебирающую их, как струны гигантской арфы. Но самой завораживающей особенностью чертова колеса были красные гондолы, каждая размером с трамвай, несущие хрупкий человеческий груз высоко над городом.
Подруга Натали Лена как-то каталась с отцом на этом чертовом колесе. Это было четыре года назад, в 1898-м. Натали точно помнила дату, потому что колесо воздвигли к пятидесятилетнему юбилею правления императора Франца Иосифа, и Лена была среди первых пассажиров этих гондол. Натали, замерев от страха, слушала рассказ подруги. Гондолы тряслись во время подъема, люди периодически охали, металлические тросы стонали и скрипели от напряжения. Но самым страшным был момент, когда гондола, зависнув на самой высокой точке, стала дрожать и раскачиваться, как колыбель. Одна молодая женщина даже упала в обморок.
Лене повезло, ее отец жив. А отец Натали умер за три года до юбилея правления императора, поэтому на чертовом колесе покатать ее было все равно некому, даже если бы она захотела. Натали обожала отца. После его смерти у нее появилась привычка, лежа в кровати перед сном, разговаривать с ним, придумывая за него ответы. Ей часто нужен был совет, а обратиться было не к кому: мать стала отрешенной и ко всему безразличной.
Боль потери не отпускала Натали долгие годы, так продолжалось бы и дальше, если бы она не познакомилась с той женщиной, которую другие продавцы, особенно мужчины, называли Принцессой. Она была красива, элегантна и разговаривала очень любезно.
Принцессе особенно нравился прилавок Натали, на котором всегда был хороший выбор вышитых шалей. Она представилась как фройляйн Шарлотта Лёвенштайн, а Натали искренне удивилась тому, что у нее нет аристократического титула. Они разговорились, и когда фройляйн Лёвенштайн узнала о горе Натали, она немедленно пригласила «бедную девочку» на чай в свою квартиру, которая располагалась как раз через дорогу. За чаем с фройляйн Лёвенштайн Натали Хек и узнала о необыкновенном даре этой женщины. В следующий четверг, ровно в восемь вечера девушка была у двери квартиры фройляйн. А три часа спустя она уже сидела в своей кровати, обхватив руками колени, и плакала от радости.
С тех пор ее отношения с фройляйн Лёвенштайн начали усложняться, чувства становились все более запутанными…
Колесо двигалось медленно, Натали приходилось смотреть очень внимательно, чтобы заметить какое-либо движение. От мысли о поездке на чертовом колесе дыхание Натали участилось, корсет из китового уса сдавил грудь. Она была взволнована и напугана.
Натали плотнее завернулась в шаль и поспешила дальше. Шаль была очень красивая, как и все, что она делала своими руками. Вряд ли бы Натали чего-то добилась, не будь она трудолюбива.
Фройляйн Лёвенштайн мертва.
Как и чертово колесо, эта женщина пугала и в то же время притягивала ее. Легкое чувство вины тревожило Натали, так как она робко надеялась, что теперь все может измениться к лучшему.
Войдя в Леопольдштадт, Натали сделала круг, чтобы не проходить мимо квартиры фройляйн Лёвенштайн. Воспоминания о вечере прошлого четверга были еще живы в ее памяти: полицейские с блокнотами, приглушенные голоса, всхлипывания господина Уберхорста и неотступная мысль о том, что убитая все еще находится в соседней комнате. Натали никак не удавалось избавиться от беспокойных картинок — жутких образов, которые рисовало ее воображение: труп Шарлотты Лёвенштайн распростерт на полу или лежит поперек кушетки, как тело несчастной героини какого-нибудь романа.
