— План? Макс, неужели ты думаешь, что мы заблудимся?
Хана хихикнула.
— Нет, — ответил Либерман, — дело не в том, что мы можем заблудиться, Клара. Просто я хочу знать, что мы увидим.
— Конечно Клингера, — сказала Клара. — И Климта.
— Само собой, но здесь выставлены работы и многих других художников. — Он показал имена на плане. — Видите: Андри, Аухенталлер, Мозер… Даже не знаю, с кого начать. Так, посмотрим…
Почитав несколько секунд, он добавил:
— Советуют начать с левого крыла.
Озорно посмотрев на Хану, Клара повторила:
— С левого крыла.
И они устремились вперед так быстро, что Либерману пришлось закрыть каталог и поспешить за ними.
Войдя в длинную комнату, они увидели там несколько человек, которые смотрели вверх. Либерман проследил за направлением их взглядов, и сердце его дрогнуло от восторга. Верхняя часть трех из четырех стен была украшена необычной фреской. Либерман тихо сказал своим спутницам:
— «Бетховенский фриз».
Клара и Хана посмотрели было вверх, но тут же отвлеклись на гордость выставки — статую Бетховена работы Клингера, которую было видно сквозь большой прямоугольный проем в стене. Обе девушки устремились к этому ярко освещенному месту.
— Хана, Клара, — прошипел Либерман. — А как же Климт!
Обе оглянулись и озадаченно посмотрели на Либермана. Девушки застыли в забавных позах с поднятыми руками, указывающими на шедевр Клингера.
В ответ на их недоуменные взгляды, Либерман поднял голову к потолку. Они проследили за его взглядом.
— О… — прошептала Клара, вдруг разглядев эту фреску.
Либерман заглянул в каталог и жестом подозвал сестру и невесту.
— На создание этих панно, — начал он, вкратце пересказывая то, что прочитал в путеводителе, — автора вдохновила вагнеровская интерпретация Девятой симфонии Бетховена. Первое называется «Тоска по счастью», второе — «Враждебные силы», а третье — «Тоска по счастью, излитая в поэзии». Все вместе они символизируют победу искусства над несчастьями.
В зале царила пугающая тишина — как в склепе. Посетители замерли, глядя на волшебную панораму Климта, как будто в ней заключалась какая-то тайна, которая может открыться только самому внимательному.
Либерман медленно переводил взгляд с одного панно на другое, пока не почувствовал легкое головокружение. Цвета были такие яркие: красный оттенка бычьей крови, аквамариновый, серебристый, цвет ржавчины и, конечно, много золотистого. Либерману показалось, что Климт использовал в этой работе не краски, а самоцветы, железную руду и драгоценные металлы.
Только когда глаза Либермана привыкли к пестрой карусели цветов шедевра Климта, он смог оценить персонажей, которые постепенно стали проявляться как отдельные личности. Худые обнаженные тела с мольбой протягивали руки к рыцарю в доспехах; уродливая обезьяна с крыльями сидела на корточках среди вызывающих ужас мертвых голов и сирен, а мужчина и женщина, прижавшись друг к другу, целовались под хором ангелов. Некоторые части фрески излучали тишину и спокойствие, тогда как другие изображали бурную деятельность и, казалось, каждый сантиметр находился в движении: рябь, волны, водовороты и воронки. Висевшие на стенах зеркала, в которых умножались персонажи панорамы, словно оживляли фрески.
В зал вошла женщина средних лет с пышной грудью в сопровождении молодого человека, который показался Либерману знакомым. Он подумал, что мог встречать его в районе Альзергрунд и что он доктор, но не был в этом уверен. Дама подняла лорнет и стала рассматривать фриз. Через несколько секунд она уже недовольно что-то говорила на ухо своему спутнику, иногда повышая голос, так что были отчетливо слышны слова «непристойность» и «греховный».
Молодой человек кивал и соглашался с ее неодобрением: «Образы безумия… застывшие идеи». Когда он подошел ближе, Либерману стало слышно лучше: «…бесстыдная карикатура на благородную человеческую натуру. Только один тип интеллектуалов может получать удовольствие от созерцания этих извращенных сцен».
«Да, — подумал Либерман. — Это доктор, и скорее всего антисемит».
Он с тревогой посмотрел на Клару и Хану и с облегчением понял, что они не слышали этого диалога.
Пара прошла мимо, и дама не смогла удержаться от еще одного ядовитого комментария: «…он нарушил границы хорошего вкуса. На эту выставку не пойдет ни одна уважающая себя молодая особа».
Расслышав на этот раз неодобрительные слова женщины, Хана расстроилась. Либерман приобнял ее за плечи.
— Я думаю, это было адресовано мне, а не тебе, Хана. — Его сестра нервно улыбнулась. — Уверяю тебя, нет ничего плохого в том, чтобы прийти и посмотреть на великое искусство.
— Ты видел, как она на нас посмотрела? — возмущенно сказала Клара, но, обратившись снова к фреске, она с сомнением добавила: — Хотя…
— Хотя что? — спросил Либерман.
— Частично она права, в некотором роде… — Клара показала на изображение в центре стены и подняла брови. — Я хочу сказать, что это довольно… — Она замолчала, не найдя подходящего слова.
— Смело, — подсказала Хана.
— Да, — согласилась Клара. — Смело.
Обнаженные тела Климта выражали чувственность и плотские желания. На центральном панно была изображена потрясающе красивая женщина, которая сидела, прислонившись щекой к колену, а лавина ее роскошных волос низвергалась между раздвинутыми ногами. На ее лице застыло выражение порочной сексуальности, а за приоткрытыми губами видны были зубы.
— Боже, а это что такое? — продолжала Клара. — Какое чудовищное… существо.
Либерман снова заглянул в каталог.
— Гигант Тифон, против которого тщетно сражались даже боги. Рядом с ним фигуры, символизирующие болезни, безумия и смерти.
Клара посмотрела на Хану. Что-то промелькнуло между ними, они обменялись заговорщическим взглядом и едва не рассмеялись.
Зал опустел. Пользуясь освободившимся пространством, Либерман постоял в нескольких местах, рассматривая работу с разных ракурсов. Однако его глаза постоянно возвращались к сидящей соблазнительнице. Что-то в ее лице напомнило ему Кэтрин, второе «я» гувернантки-англичанки.
Воспоминание обрушилось на него, сломав поверхностное сопротивление его собственного сознания. Кэтрин разглаживает больничный халат, тонкая ткань обтягивает ее бедра и живот.
Стыдясь своих мыслей, Либерман отвернулся.
Клара что-то шептала на ухо Хане. Его сестра улыбнулась и прикрыла рот рукой, как будто от удивления. Его охватили противоречивые эмоции: нежность и — неожиданно — разочарование. Клара была взрослой женщиной, на восемь лет старше Ханы, но это не мешало ей легко обмениваться девичьими шуточками с его шестнадцатилетней сестрой. Конечно, игривость Клары — это часть ее обаяния. Но в нынешней ситуации, в этом великом храме искусства, такая игривость казалась уже не признаком хорошего настроения, а незрелостью. Но Либерману тут же стало неловко за свою чрезмерную строгость, и, мысленно поругав себя за это, он направился к своим спутницам.
