Либерман продолжал сидеть.
— Я сказал всего хорошего, господин доктор.
Либерман взволнованно сглотнул.
— При всем моем уважении, господин профессор, я не думаю, что смогу выполнить ваши указания.
— Вы отказываетесь лечить пациентку?
— Нет…
— Что тогда вы хотите сказать?
— Я думаю, что рассказ пациентки о своих тяжелых переживаниях соответствует действительности, и поэтому я должен продолжать психологическое лечение.
Грунер хлопнул ладонью по столу. Из-за этого удара банки с анатомическими образцами в шкафу задрожали, со звоном стукаясь друг о друга — пронзительная песнь гадких предметов, плавающих в мутной консервирующей жидкости.
— Доктор Либерман, — прорычал профессор, — отказ проводить соответствующее лечение приравнивается к халатности. Сожалею, но в этом случае я вынужден буду требовать вашего немедленного увольнения.
Либерман давно знал, что рано или поздно состоится его решающий разговор с профессором Грунером. Но сейчас, когда этот давно ожидаемый ультиматум был наконец предъявлен, он почувствовал, что не готов сделать решающий шаг.
— Итак? — спросил Грунер.
Либерман стал придумывать ответ. Сердце его бешено стучало в груди.
«Профессор Грунер, как бы ни хотел я остаться работать в больнице, я не могу поступать против своей совести…»
Либерман сделал глубокий вдох и начал:
— Профессор Грунер, как бы я ни хотел…
Раздался громкий стук в дверь. Либерман замолчал, Грунер крикнул:
— Войдите!
Дверь открылась, и в комнату заглянула сестра Рупиус.
— Не сейчас, сестра Рупиус, не сейчас! У меня важный разговор с доктором Либерманом.
Сестра заколебалась и уже было закрыла дверь, но передумала. По коридору за ее спиной пробежали два санитара.
— Профессор Грунер, — произнесла сестра Рупиус. — Одна из ваших пациенток, синьора Локателли… она умерла.
— Умерла? — Грунер вскочил со стула. — Что значит «умерла»?
Сестра вошла в кабинет.
— Похоже, она привязала простыни к трубе в туалете и повесилась. Я не знаю, сколько времени она там находилась.
44
Генрих Хёльдерлин быстро шел по узкой улице. Он зашел в вымощенный булыжником скверик, в центре которого возвышалась большая статуя Моисея. Проходя мимо бронзового монумента, он услышал звучный голос:
— Герр Хёльдерлин!
Банкир вздрогнул: ему показалось, что его позвал сам пророк.
— Герр Хёльдерлин, идите сюда! — рокотал голос.
Заглянув за статую, Генрих Хёльдерлин увидел Ханса Брукмюллера, сидевшего за столиком «Маленького кафе». У этого заведения не было витрин, а входом служила скромная двойная дверь, одну часть которой удерживала открытой железная пружина. У стены рядом со столом Брукмюллера стоял велосипед. Хёльдерлин подумал, что он вряд ли может принадлежать этому великану. Невозможно было представить его восседающим на этой хрупкой конструкции.
— Добрый день, герр Брукмюллер.
— Здравствуйте, Хёльдерлин. Кофе?
Хёльдерлин демонстративно посмотрел на свои карманные часы и, сделав вид, что считает что-то в уме, ответил:
— Хорошо, почему бы и нет?
Брукмюллер откинулся на спинку стула и прорычал в полумрак крошечного заведения:
— Эгон!
Из темноты немедленно вынырнул стройный молодой человек с редким пушком там, где обычно носят бакенбарды. Он был совсем юным.
— Мне еще чашечку кофе «Фиакр». А вы что будете, Хёльдерлин?
— Кофе «Меланж».
Юноша поклонился и скрылся в темноте.
Хёльдерлин сел за стол, снял шляпу и протер лысину рукой.
— Вы здесь часто бываете, Брукмюллер?
— Да, часто. Это маленький рай, превосходное место для спокойных размышлений.
— Тогда я, наверное, вас побеспокоил?
— Что вы! — улыбаясь, сказал Брукмюллер. Но улыбка эта появилась слишком быстро и задержалась дольше, чем было необходимо.
Хёльдерлин положил на стол книгу, которую держал в руке, а Брукмюллер тут же наклонился, чтобы прочитать название на корешке.
— «Разоблаченная Исида».
— Автор — мадам Блаватская.
— Интересно?
— Не знаю. Честно говоря, я ее не читал, это книга моей жены. Я только что забрал ее у герра Уберхорста. Юно дала ему почитать ее около месяца назад.
— И он не вернул ее? — с удивлением спросил Брукмюллер.
— Нет, — ответил Хёльдерлин. — Хотя такая оплошность простительна.
— Верно, — согласился Брукмюллер. — Учитывая обстоятельства…
Официант вернулся с серебряным подносом и поставил его на стол. Кофе Брукмюллера источал сильный аромат рома и был покрыт шапочкой взбитых сливок. Вспененное молоко в чашке с кофе Хёльдерлина шевелилось и пузырилось, словно лягушачья икра, стремясь перебраться через край чашки. Он положил конец этому маневру, собрав пену чайной ложкой и отправив ее в рот.
— Его поведение на сеансе… — Брукмюллер посмотрел через сквер на фасад францисканского собора эпохи Возрождения. Высокий фронтон собора был обильно украшен изображениями святых и египетскими обелисками. — Что вы об этом думаете?
— Трудно сказать…
— Он хотел знать, должен ли он рассказать им. Вы подумали, что он имеет в виду полицию, да? — Банкиру явно было неловко. — Дело чести? Черт возьми, что он хотел этим сказать?
Хёльдерлин вытащил из кармана носовой платок и вытер капли пота с лысины.
— Дом герра Уберхорста очень далеко отсюда, — извиняющимся тоном сказал он.
— Не имел чести быть у него.
— У него маленькая мастерская в Леопольдштадте.
— Тогда нужно было взять извозчика!
Хёльдерлин снова приложил платок ко лбу.
— Погода стала лучше, я подумал, что приятно будет пройтись.
— Регулярно совершать прогулки — это, несомненно, хорошая привычка, и, я слышал, это улучшает пищеварение. — Брукмюллер поднял чашку и глотнул кофе. — С вами все в порядке, Хёльдерлин? Вы выглядите немного…
— Просто жарко и все, — перебил Хёльдерлин. — Наверное, я переборщил с прогулкой.
Брукмюллер кивнул и показал на книгу Блаватской.
— Можно?
— Конечно.
Брукмюллер взял томик и начал быстро перелистывать страницы, время от времени останавливаясь. Закончив беглое знакомство с книгой, он поднял голову и посмотрел на собеседника.
