По просьбе Либермана Хёльдерлина вывели из камеры и проводили в комнату с диваном. Все это очень не нравилось фон Булову, но комиссар отклонил все его возражения. Сейчас Хёльдерлин лежал на спине, уставившись безумными запавшими глазами в потолок.
Либерман занял свое привычное место в изголовье дивана так, чтобы Хёльдерлин его не видел.
— Клянусь вам, — сказал Хёльдерлин, — я только один раз встретился с ней, один раз! Я вел себя как дурак, идиот, я признаю! Она приходила в банк, чтобы договориться о встрече, — сказала, что должна скоро получить большое наследство и хотела посоветоваться со мной как с финансистом. Это коварная маленькая кокетка, поверьте мне. Она говорила с расчетом польстить моему самолюбию — о моем кабинете, должности и…
— Что?
— О моей внешности, — Хёльдерлин вздохнул. — Как будто такая молодая женщина, как она… я знаю, это нелепо. Какой идиот! Тогда мне не пришло в голову остановиться и задуматься о ее мотивах. Она предложила встретиться за обедом в Пратере на следующий день, и я согласился. Вы должны понять, что это было все очень нетипично для меня. Точнее, так я поступил впервые. Знаете, я совсем не такой. У меня никогда не было тайных любовных свиданий. Но фройляйн Лёвенштайн… — Он покачал головой. — Когда она подала мне руку, я не мог сопротивляться… Я чувствовал… чувствовал, как будто она меня околдовала.
Он бросил взгляд на Райнхарда.
— Другой инспектор, фон Булов, он ошибается. Говорю вам, мы не были любовниками. Дети, которых она носила, не от меня! А до вчерашнего дня я не видел этих ужасных фотографий. Она не угрожала, не пыталась меня шантажировать — я не знаю, что она задумала.
— Вы видели фройляйн Лёвенштайн после той встречи в Пратере?
— Нет, тогда я видел ее в последний раз. Через неделю она была мертва.
Банкир вдруг замолчал, только дышал громко и со свистом.
— В любом случае, — начал он снова, — даже если она бы угрожала мне, я не стал бы ее убивать, боже упаси! Я же не сумасшедший.
Либерман откинулся на спинку стула, вытянул ноги и скрестил их.
— Герр Хёльдерлин, зачем вы остановили сеанс у мадам де Ружмон?
— Разве это не очевидно?
Либерман промолчал.
— Я не считал, что меня могут обвинить в убийстве, если вы об этом подумали. Но мне казалось, что мадам де Ружмон могла узнать от фройляйн Лёвенштайн что-то о ее флирте со мной. И это могло вызвать подозрения моей жены. Эта мадам де Ружмон обладает необыкновенным даром…
— Но ведь ваши отношения с фройляйн Лёвенштайн не стали слишком интимными?
— Верно, не стали, герр доктор. Но если ваша совесть обычно чиста, даже относительно небольшой проступок приобретает немалое значение. Пожалуйста, герр доктор, прошу вас, сделайте так, чтобы моя жена ничего об этом не узнала. Она хорошая женщина, и это разобьет ей сердце. Она и так уже много перенесла.
Либерман разгладил складку на брюках и поднял указательный палец вверх.
— Герр Хёльдерлин, как вы спали этой ночью?
— Не очень хорошо, как вы догадываетесь.
— Вам что-нибудь снилось?
Хёльдерлин ненадолго задумался.
— Да… — сказал он, медленно и неуверенно.
— И что это было?
Хёльдерлин вопросительно посмотрел на Райнхарда. Инспектор ответил едва заметной вежливой улыбкой, которая тут же пропала, когда он заметил, что Либерман улыбается и неодобрительно качает головой.
— Герр Хёльдерлин, — произнес Либерман, слегка повысив голос.
Банкир запрокинул голову назад и сказал:
— Вы хотите знать, что мне снилось? Этой ночью?
— Да.
— Я не знаю… какая-то ерунда про мою мать.
— Продолжайте.
Хёльдерлин вздохнул, слишком утомленный, чтобы возражать.
— Это было в детской, там была лошадь-качалка.
— В вашем сне вы были ребенком?
— По-моему, да.
— Это была настоящая детская? Вы ее узнали?
— Да, это была детская в доме, где я вырос — в большом доме в Пенцинге. Я сидел верхом на своей лошадке и раскачивался, представляя, что я скачу. Потом я заметил на полу шкатулку.
— Что это была за шкатулка?
— Она принадлежала моей матери.
— Шкатулка с драгоценностями?
— Нет. Она была из слоновой кости, а внутри — перламутровая. Я помню, что когда ее открывали, она играла мелодию, «К Элизе» или что-то в этом роде.
— Что было потом?
— Я соскочил с лошади, взял шкатулку и попробовал ее открыть. Но крышка не поддавалась. Потом появилась моя мать и начала меня ругать, она кричала на меня. Вы уверены, что хотите слышать всю эту чушь, герр доктор?
— Абсолютно.
— Хотя шкатулка была в моих руках, я утверждал, что не виноват. Сейчас это кажется глупым, но во сне это имело смысл, было логично. А потом я проснулся.
Либерман немного помолчал. Затем, повернувшись к Райнхарду, он сказал:
— На этом все, инспектор.
Слегка тронув Хёльдерлина за плечо, он добавил:
— Спасибо, герр Хёльдерлин.
Банкир сел.
— Мы закончили?
— Да.
Хёльдерлин встал с дивана и сделал несколько неуверенных шагов к центру комнаты. Он выглядел слабым и сконфуженным. Галстук выпал у него из кармана, и Либерман поднял его.
— Спасибо, — прошептал Хёльдерлин, нацепив галстук на шею и не затянув.
Райнхард открыл дверь и проводил его в коридор, где ждали двое полицейских.
— Итак? Твой вывод?
— Он говорит правду.
Райнхард снова сел на стул, а Либерман лег на диван.
— Почему ты так решил?
— Он говорил быстро. Не было серьезных колебаний. Он ни разу не оговорился и не запнулся. А сон его очень интересный.
— В самом деле?
— Да, он полностью совпадал с его показаниями, а подсознательное никогда не обманывает.
— Может быть, объяснишь?
— С удовольствием, Оскар. Для сохранения состояния сна сознание должно произвести некоторые трансформации в содержании сновидения, особенно если сон может повысить волнение. В противном случае мы будем постоянно просыпаться из-за этого волнения, что не очень хорошо для нашего здоровья в целом. Поэтому сон, который мы запоминаем, — это измененная версия действительности. Представь себе, что это закодированное сообщение, язык символов, в котором относительно безобидные образы заменяют более значительные и наполненные большим напряжением и тревогой. Герр Хёльдерлин оказался во сне в детской, что говорит о желании вернуться в мир детства. Там все было просто, не было сексуальной интриги. В большинстве снов скрываются разные подавленные желания… — Говоря все это, Либерман обращался к потолку, подкрепляя свое объяснение выразительными жестами. — Но это тайное свидание с фройляйн Лёвенштайн все еще глубоко сидит в его сознании, и его внутренняя защита не смогла не впустить ее в идеальный мир детской в Пенциге.
